Сергей Гуляев

Давно существует проблема внутригруппового оспаривания транзитных платежей, когда все члены группы оказываются в процедуре банкротства. Арбитражный управляющий, получая сведения обо всех внутригрупповых перечислениях, оказывался в затруднительном положении. Из движения средств было видно, что платежи транзитные. Если же смотреть на перечисления как отдельно взятые, они обладали формальными признаками недействительности, однако итогом оспариваний была только невозможная к взысканию дебиторская задолженность между аффилированными банкротами. В итоге у управляющего был выбор: оспорить бесполезную сделку и получить дебиторскую задолженность, расходы на реализацию которой превысят полезность, или отказаться от оспаривания со ссылкой на общий транзитный характер. Но тут возникал риск подачи жалобы от кредиторов за бездействие — формальные же признаки недействительности присутствуют. И существуют реальные прецеденты привлечения управляющих к ответственности и взыскания убытков за неоспаривание таких сделок.

Действительно, иногда существует проблема, когда с учетом повышенных стандартов доказывания, применяемых в деле о банкротстве и отсутствующих в общеисковом производстве судов общей юрисдикции, в деле о банкротстве становится очевидно, что требование кредитора не подтверждается надлежащими доказательствами и является попыткой осуществить «дружественную» к должнику процедуру. Но такое требование подтверждено судебным актом, что лишает суд в банкротстве возможности заново перепроверять реальность требования. В такой ситуации иные кредиторы и арбитражный управляющий часто прибегали к возможности обжалования судебного акта, на котором основаны требования кредитора. Главный плюс п. 20 Обзора в том, что этот механизм теперь закреплен и в Гражданской коллегии ВС РФ, так как на практике в СОЮ иногда возникали трудности с пониманием того, как вынесенное решение может касаться формально не связанных со сторонами спора лиц. Хочется надеяться, что теперь эти ошибки и в СОЮ окончательно уйдут в прошлое.

Уже давно сформирована позиция по учету в качестве текущего платежа государственной пошлины в аналогичной ситуации при рассмотрении спора в государственных судах. Третейский сбор по своей природе мало чем отличается от государственной пошлины, поэтому совершенно верно считать его текущим платежом при описанных обстоятельствах.

Первая и кассационная инстанции очень детально подошли к рассмотрению вопроса о реальности требований кредитора. Не будучи участником дела, сложно давать однозначную оценку, но то, что описано в судебных актах, действительно вызывает подозрения. Денежные средства фигурируют только в наличном виде, источник их происхождения берет свое начало аж в 2006 году и также основан на расписках и наличных. С должника взыскана сумма в размере более 3 млрд рублей за причиненные банку убытки в 2014 и 2015 годах при исполнении полномочий председателя правления банка, существует косвенная аффилированность с кредитором. Все это указывает на то, что в 2014 году у должника могли возникнуть мотивы на сокрытие активов при причинении вреда подконтрольному банку. На фоне всех указанных обстоятельств суды первой и кассационной инстанций делают действительно хорошие выводы, описывают отсутствие преюдиции, так как стандарты доказывания в исковом порядке и в делах о банкротстве совершенно разные. Эти акты видятся весьма обоснованными и очень полезными для практики.

Факт того, что взыскатель предоставил сведения о том, что доверенность третьему лицу на получение присужденных средств не выдавалась, определенно должен был быть исследован и оценен судами. Однако именно о вине судебного пристава-исполнителя и возможности взыскания средств с ФССП в данной ситуации тоже однозначно сказать невозможно. По моему мнению, при повторном рассмотрении следовало бы исследовать факт того, насколько судебный пристав мог однозначно понимать, что доверенность поддельная, но несмотря на это произвести исполнение третьему лицу. При установлении этого факта взыскание возможно с ФССП, в случае же, если пристав не мог не довериться достоверности представленной доверенности, тут больше возникает вопрос о вине третьего лица, подделавшего такую доверенность, вплоть до уголовного преступления.

В данном случае, как следует из мотивировочной части комментируемого определения, объективное банкротство могло возникнуть из-за создания акционером нового общества с передачей значительных активов должника. А само по себе налоговое правонарушение и доначисленные налоги могли бы быть погашены, если бы имущество не было изъято, а должник продолжал осуществлять деятельность на прежних условиях. Также значимым видится стремление ВС РФ разграничить ответственность сменяющихся руководителей и рассматривать действия каждого отдельно, а не применять «длящийся» подход к причинам несостоятельности. Выводы ВС РФ являются позитивными для контролирующих лиц, которые при наличии надлежащих доказательств могут опровергать презумпции своей виновности в неплатежеспособности должников и обращать внимание судов на объективные признаки банкротства. Конечно же, если не установлены их противоправные действия, в результате которых должник лишился возможности рассчитаться по своим обязательствам.

Как видно из судебных актов нижестоящих инстанций по данному делу, суды руководствовались позицией Верховного суда РФ, изложенной в определениях от 12.12.2019 № 309-ЭС19-22787 по делу № А76-717/2019 и от 29.09.2022 № 307-ЭС22-16787 по делу № А05-1192/2021. В них указано, что в соответствии с абз. 2 п. 4 ст. 134 закона о банкротстве (в редакции ФЗ № 186-ФЗ), а также в силу п. 3 ст. 213.27 закона о банкротстве требование о компенсации морального вреда исключено законодателем из числа требований, подлежащих включению в первую очередь, в связи с чем подлежит отнесению к требованиям кредиторов третьей очереди реестра. При этом в определении 2019 года отказано во включении в первую очередь морального вреда, который был причинен кредиторам в связи со смертью близкого при несчастном случае на производстве, в рассматриваемом же случае смерть близкого кредиторов наступила в результате нарушения должником ПДД, повлекшего смерть по неосторожности.

Во-первых, еще в п. 61 Постановления Пленума ВС РФ от 29 мая 2012 г. № 9 «О судебной практике по делам о наследовании» было указание на то, что после открытия наследства взимаются проценты за неисполнение денежного обязательства наследником по истечении времени, необходимого для принятия наследства. Размер задолженности, подлежащей взысканию с наследника, определяется на момент вынесения решения суда. Следовательно, и ранее существовала возможность расчета процентов на сумму задолженности, которая не исполняется наследником, принявшим имущество должника. Во-вторых, в рамках конкретного рассматриваемого дела между сторонами было заключено соглашение о порядке погашения долга. При таких обстоятельствах можно говорить о фактической новации существовавшего между наследодателями заемного обязательства уже в обязательства, возникшие непосредственно между наследниками.

Возможно, это было связано с пробелами в регулировании переходных положений, вытекающих из споров, которые начинали разрешаться в соответствии с законодательством Украины. Из приведенных обстоятельств дела особенно большие вопросы вызывают два обстоятельства. А именно, куда были направлены денежные средства, полученные от реализации предмета залога и почему на сегодняшний день они не были учтены в размере задолженности? И что будет с юридической силой решения о признании торгов по реализации предмета залога недействительными и почему оно не исполнялось ранее? С учетом того, что право собственности у общества «Мегаполис» зарегистрировано в установленном законом порядке и какие-либо отношения с банком и фондом отсутствуют, доводы общества выглядят вполне логичными и обоснованными. Видно, что сумма задолженности общества «Лакшми-Ко» перед банком определена без учета средств, которые общество «Мегаполис» оплатило. При таких обстоятельствах общество «Мегаполис» является добросовестным приобретателем, которое оплатило приобретенный предмет залога, но оплата почему-то не была учтена банком.

Однако данное определение ВС РФ вызывает вопросы с точки зрения анализа действий администрации. При первом взгляде на фактические обстоятельства создается впечатление, что после получения сведений о наличии исполнительного производства в отношении подконтрольного МУПа администрация инициирует процесс по изъятию переданного имущества, через два месяца после запроса ОСП. При этом в дальнейшем ссылается на неосведомленность о наличии исполнительного производства и на невозможность реализации имущества, так как МУП был его лишен по иску самой же администрации. Все эти действия похожи на попытку администрации избежать ответственности за неисполненные обязательства МУПа, в том числе обезопасив имущество от угрозы обращения взыскания. И защита права администрации при таких обстоятельствах вызывает определенные вопросы и весьма негативно влияет на практику по защите прав кредиторов МУПа.

Неверным было бы накладывать на нее негативные последствия в виде увеличения процентов и неустоек из-за неопределенности в фигуре кредитора. Таким образом, довод о просрочке кредитора выглядит весьма логичным.