Андрей Богданов

Сохранится ли рассматриваемый тренд далее – вопрос неоднозначный. С одной стороны, последние заявления представителей крупных банков дают надежду, что у большинства заемщиков сохранится доступ к разным механизмам реструктуризации долга. Более того, правительство уже имеет позитивный опыт применения механизмов моратория, который при необходимости может снизить влияние экономических и политических факторов на число банкротств, в том числе, игроков на рынке недвижимости. С другой стороны, в долгосрочной перспективе, все будет зависеть от общего состояния экономики, уровня инфляции и политики, занимаемой регулятором.

Однако в настоящем деле, несмотря на возражения заявителя жалобы, данные обстоятельства были, по-видимому, проигнорированы, что и стало наиболее вероятной причиной для передачи дела на рассмотрение коллегии. Данное определение соотносится с позициями Верховного Суда РФ и должно укрепить практику, защищающую права субординированных кредиторов, разумеется, в случае отмены актов нижестоящих судов.

Возможно, данное дело просто послужило так называемым триггером для Верховного Суда, который на его примере захочет в целом сузить пределы свободы договора, что, безусловно, повлияет на практику разрешения договорных споров, особенно касающихся нелинейных и сложно структурированных сделок. Однако, на наш взгляд, скорее всего дело касается исключительно решения конкретной проблемной ситуации, в которой сложилась диспропорция между инвестированными денежными средствами и прибылью, которую Верховный Суд посчитал явно чрезмерной.

Как правило, большинство дел о взыскании управляющими задолженности дебиторов перед несостоятельными должниками имеют под собой четкий договорной фундамент, что в принципе не допускает институт неосновательного обогащения в таких спорах. Однако в интерпретации, предложенной Верховным судом РФ в рассматриваемом деле, процессуальное поведение дебитора (непредоставление документов, процессуальной позиции) может толковаться в пользу отсутствия основания правоотношений и, следовательно, возможности применения норм о неосновательном обогащении.

В  настоящем споре именно косвенные доказательства (общие внутригрупповые взаимосвязи, партнерское соглашение и свидетельские показания) однозначно указывали на наличие нескольких бенефициаров должника. Поэтому нижестоящие суды, как того требуют действующие нормы и практика, должны были оценить степень вовлеченности каждого ответчика в действия должника, повлекшие банкротство. При этом номинальный статус руководителя, как верно указал окружной суд, не может сам по себе освобождать от ответственности. Обратный подход был бы губительным для оборота, так как фактически поощрял бы ведение бизнеса через "подставных" директоров, скрывая настоящих выгодоприобретателей недобросовестных схем. Учитывая глубину проработки и анализа фактических обстоятельств окружным судом, при новом рассмотрении дела, скорее всего, нижестоящие суды будут предрасположены к полному удовлетворению требований управляющего. Однако будет интересно посмотреть на процессуальную позицию номинальных руководителей: если их содействие суду поможет подтвердить бенефициаров и их активы, то их ответственность может быть либо уменьшена, либо исключена.

Оба вопроса в той или иной степени уже нашли свое отражение в правоприменительной практике, поэтому позиция окружного и нижестоящих судов выглядит последовательной. Так, исключение требований из реестра кредиторов действительно допускается по заявлению управляющего или иных кредиторов, поскольку у них есть соответствующий материально-правовой интерес (недопущение необоснованного уменьшения имущественной квоты, подлежащей распределению). Как неоднократно подчеркивалось в практике, этот механизм является исключительным и не может приводить к пересмотру первоначальных судебных актов об установлении требований. Обратный подход подменял бы строгие основания и правила пересмотра судебных актов по новым и вновь открывшимся обстоятельствам. Между тем в действующей структуре средств правовой защиты пересмотр судебных актов по новым и вновь открывшимся обстоятельствам, скорее, превалирует над "субсидиарным" механизмом исключения требований из реестра, направленным на разрешение более узких вопросов правомерности нахождения того или иного кредитора в реестре.

Эти разъяснения обязывают суды под микроскопом анализировать внутригрупповые отношения, устанавливать мотивы совершения участниками оборота тех или иных действий и соотносить их с ожидаемыми стандартами поведения разумного предпринимателя. Между тем, вывод коллегии о ничтожности перехода права представляется достаточно радикальным. Дело в том, что сама по себе конструкция соглашения о покрытии не предполагает ничтожности соответствующих сделок, а влечет субординацию требований лица, оплатившего задолженность перед независимым кредитором. При этом субординация текущих требований по общему правилу не допускается, о чем было прямо указано в п. 31 Обзора практики за 2022 г. Следовательно, в рассматриваемом деле Верховный суд РФ мог как минимум указать на необходимость субординации реестровых требований правопреемника и отдельного анализа обоснованности текущих требований.

Действительно, уже давно сформировалась практика, признающая, помимо прочего, субсидиарное требование в банкротстве видом косвенного группового иска. Между тем, как верно указал окружной суд, вопрос распределения судебных расходов должен разрешаться в первую очередь с учетом специфики базового материального правоотношения. Правоотношение, лежащее в основе «субсидиарных» споров, не предполагает солидаритета между заявителями, что и было учтено в рассматриваемом деле. Однако более важным кажется вопрос выбора оптимальной модели распределения расходов в рамках обособленных споров. Если расходы перекладываются и на должника, и на кредиторов, то последние фактически платят дважды, поскольку должник компенсирует расходы за счет конкурсной массы, уменьшая подлежащую распределению между кредиторами квот.