Дмитрий Баянов

Эти дела в какой-то момент могут стать разнонаправленными с точки зрения подхода к имуществу: в уголовном деле на имущество накладывается арест для обеспечения его сохранности, а в деле о банкротстве имущество пытаются продать для погашения кредиторской задолженности. Как следствие — неизбежный конфликт интересов, в котором по практике последних лет уголовный арест в большинстве случаев (однако, не всегда) побеждает стремление кредиторов пополнить конкурсную массу. Верховный суд РФ на примере дела Сметанина обратил внимание на эту проблему и наконец дал ей правовое решение. Высшая судебная инстанция определила, что цель любых обеспечительных мер, в т. ч. уголовного ареста, — исключить контроль над имуществом со стороны должника до установления требований к нему. Поскольку с введением процедуры банкротства контроль над имуществом должник теряет, смысл сохранения обеспечительной меры исчезает. Поэтому уголовный арест имущества должника не должен препятствовать определению правовой судьбы этого имущества, в т. ч. его реализации в рамках дела о банкротстве.

С одной стороны, суд абсолютно верно констатировал, что заявитель был обязан совершить процессуальное правопреемство для того, чтобы начать банкротить компанию-должника. С другой — тройка судей учла контекст событий (попытки заявителя взыскать долг, предъявить свое требование в прекращенной процедуре банкротства должника) и пришла к выводу, что заявитель фактически оказался лишен права на судебную защиту своего требования. По итогу требование заявителя было передано на рассмотрение в новое дело о банкротстве должника для рассмотрения вопроса о его включении в реестр. Можно сказать больше — кассация, по сути, сослалась на непрофессиональный характер арбитражного процесса в России, и отсутствие разъяснения судом первой инстанции заявителю — физическому лицу о необходимости заявить о процессуальном правопреемстве в первом деле о банкротстве, что решило бы проблему.

Суд кассационной инстанции обозначил ряд универсальных выводов, имеющих большое значение для споров по взысканию судебных расходов. Во-первых, при вынесении постановления кассация подробно исследовала спор, по результатам рассмотрения которого были понесены расходы финансовым управляющим. Ключевым моментом выступило то, что суды отказали в удовлетворении жалобы не в связи с отсутствием нарушений на стороне управляющего — фактически они были, а в связи с отсутствием причинения вреда кредиторам и должнику поведением финансового управляющего.

Совершенно недопустимым было игнорирование вступившего в силу приговора по уголовному делу, которым, как видно из текста, установлены необходимые основания для привлечения учредителя должника к субсидиарной ответственности. Это его осведомленность о систематическом выводе денежных средств компании через фирмы-однодневки и роль организатора всей этой противоправной схемы, причинившей ущерб должнику. АС Московского округа совершенно обоснованно преодолел исключительно формальные доводы нижестоящих судов о выходе учредителя из состава участников должника на момент окончания налоговой проверки и отсутствия доказательств дачи им прямых указаний директору о совершении фиктивных сделок. Очевидно, что единственный учредитель должника не мог не знать в течение 3 лет о систематическом оформлении бумажного НДС и значительных выплатах по несуществующим обязательствам на контролируемые им же компании.

Совершенно недопустимым было игнорирование вступившего в силу приговора по уголовному делу, которым, как видно из текста, установлены необходимые основания для привлечения учредителя должника к субсидиарной ответственности. Это его осведомленность о систематическом выводе денежных средств компании через фирмы-однодневки и роль организатора всей этой противоправной схемы, причинившей ущерб должнику. АС Московского округа совершенно обоснованно преодолел исключительно формальные доводы нижестоящих судов о выходе учредителя из состава участников должника на момент окончания налоговой проверки и отсутствия доказательств дачи им прямых указаний директору о совершении фиктивных сделок.

Однако на момент утверждения положения объект залога еще не выбыл из конкурсной массы, денежные средства от его продажи не распределены, а значит банк все еще мог рассчитывать на удовлетворение требований за счет стоимости залогового имущества. Поэтому отсчитывать срок давности с указанной даты было неверным решением нижестоящих инстанций. Убытки у банка еще не возникли — лишь появились предпосылки к их возникновению. Кроме того, суды безосновательно закрыли глаза на поведение конкурсного управляющего, достоверно осведомленного о существовании спора по залоговому статусу банка. Понимая, что правовые перспективы установления залогового статуса банка объективно существуют, управляющий не должен был спешить с продажей объекта залога.

Верховный суд РФ ранее эту позицию также разделял (в Определении от 17.08.2022 года № 305-ЭС22-4103 по делу № А40-310946/2019 СКЭС ВС РФ резюмировала, что заключение договора дополнительного страхования ответственности страховщиком осуществляется на добровольных началах). Именно поэтому сам факт передачи жалобы управляющего на рассмотрение Экономколлегии ВС РФ уже вызывает интерес как признак возможного изменения вектора судебной практики. Сегодня арбитражные управляющие находятся буквально между молотом и наковальней: с одной стороны, закон о банкротстве обязывает их заключить договор страхования, а с другой – страховщик отказывается от этого или выдвигает неподъемные условия по размеру страховой премии. В том случае, если высшая судебная инстанция придет к выводу о публичности договора страхования ответственности управляющего, правовая неопределенность в этом вопросе будет снята. Это существенно облегчит жизнь антикризисных управляющих, которые и так ежедневно рискуют своим статусом из-за нарушений формальных требований банкротного законодательства.

Отказ в восстановлении процессуальных сроков новому конкурсному управляющему в этой ситуации позволил бы допустить сохранение результатов противоправного сговора. Более того, он бы позволил использовать механизм судебного разбирательства как средство достижения неправовых целей. На этом примере мы убеждаемся, что строгое следование букве закона при игнорировании фактических интересов участников спора зачастую вредит целям правосудия. Поэтому подобные кейсы ценны как драйверы развития практики неформального подхода судов к рассмотрению банкротных споров, где всегда важно соблюсти баланс интересов кредиторов и должника.