Василий Раудин

Нет, указала Коллегия, гражданский брак – это брак, зарегистрированный в органе ЗАГС. Это просто бальзам на душу юриста, уставшего от обывательского подхода к определению брака. Далее, позиция Коллегии означает, что если после расторжения брака отсутствует спор о совместно нажитых денежных средствах, то имеются раздельные деньги бывшего супруга и бывшей супруги, и каждый тратит свои. Наконец, каждая правовая система для стабильного функционирования и поступательного развития нуждается в том, чтобы наиболее важные институты не размывались. Конечно, к таким институтам относятся брак и семейная собственность. Коллегия как раз не допустила размывания института совместной собственности супругов, которая, как известно, может быть нажита только во время брака – единственно возможного брака, т.е. гражданского (зарегистрированного в органе ЗАГС).

Таким образом, суд округа исходил из того, что субсидиарная ответственность – это индивидуально применяемый институт, а не круговая порука. Наконец, суд округа исходил из того, что ответчик не был вовлечен в принятие решений, приведших к банкротству общества, а лишь заключил в качестве генерального директора убыточный договор. Данное обстоятельство в совокупности с тем, что ответчик занимал указанную должность в течение всего трех месяцев, позволило суду округа отнести это лицо к так называемым миноритарным контролирующим лицам и установить размер субсидиарной ответственности пропорционально периоду исполнения обязанностей генерального директора. Представляется, что данный подход может найти более широкое применение в судебной практике.

Вероятно, не стоит ожидать, что позиция Экономической коллегии Верховного Суда по данному, безусловно, очень интересному спору как таковая автоматически определит вектор судебной практики по вопросам квалификации совокупности сделок, в результате которой сумма задолженности предположительно вернулась от должника к кредитору при формальном сохранении неисполненного обязательства. Во-первых, вопросы квалификации такого рода сделок неоднократно находили отражение в постановлениях Пленума и обзорах практики Верховного Суда, где сделаны выводы о том, что недействительным сделкам может сопутствовать не только корректное оформление договорной документации (п. 1 Обзора судебной практики разрешения споров, связанных с установлением в процедурах банкротства требований контролирующих должника и аффилированных с ним лиц, утв. Президиумом Верховного Суда РФ 29.01.2020), но и регистрационные действия, формальное отчуждение имущества и т.п. (п. 86 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации»).

Закон действительно предписывает по итогам процедуры не освобождать гражданина-должника от обязательств, возникших в результате признания сделки недействительной по специальным банкротным основаниям. И в данном споре требования кредитора действительно основаны на судебном акте о признании недействительным погашения задолженности гражданина перед банком, на что обратила внимание апелляция, отменяя судебный акт первой инстанции в части освобождения гражданина от обязательств перед кредитором — процессуальным правопреемником банка. Однако кассация на основании судебных актов по делу о банкротстве банка установила, что признанную недействительной банковскую операцию по погашению задолженности гражданина перед банком совершил не гражданин, а другое лицо. При этом доказательства наличия взаимоотношений между этим лицом и гражданином отсутствуют.

Представляется, что само по себе подобное поведение хозяйствующего субъекта не должно образовывать состав недействительной сделки. Очевидно, что привлекая многомиллионное кредитное финансирование, добросовестный участник рыночных отношений рассчитывает пустить эти деньги в оборот и получить прибыль. Последней цели затруднительно добиться, сохраняя кредитные средства на своем счете и ничего не делая с ними. Немаловажным является и справедливый вывод судов о том, что в результате сделки с банком будущий банкрот приобрел денежные средства, которыми распорядился по своему усмотрению, тогда как банк получил убыток в виде невозвратного кредита.

Такое толкование чревато оспариванием любых сделок с ГУПами и МУПами, направленных на передачу предприятиям имущества на других правах (например, в рассматриваемом случае речь идет о договорах предоставления имущества в безвозмездное пользование). Кроме того, представляется важным разобраться, верно ли суды поставили вопрос об отношении спорного имущества к объектам, подлежащим передаче в хозяйственное ведение МУПу для осуществления им уставной деятельности. Наконец, внимание на себя обращает довод переданных на рассмотрение Экономколлегии жалоб о том, что семь лет назад спорное имущество перешло в хозяйственное ведение другого МУПа. Это в совокупности с указанием заявителей жалоб на то, что спорное имущество представляет собой часть общегородской кабельной канализации, заставляет вспомнить такое основание для отмены или изменения судебных актов Экономколлегией как защита охраняемых законом публичных интересов.

По мнению лиц, заявляющих данный довод, размер ответственности указанного лица (как субсидиарной, так и в виде взыскания убытков) фактически определяется судебным актом о привлечении лица к субсидиарной ответственности. Интересно отметить, что суд округа, отменяя акты нижестоящих инстанций, не опроверг их вывод об отклонении вышеуказанного довода, мотивированный тем, что в рассматриваемом случае привлечение лица к субсидиарной ответственности и взыскание с него убытков обусловлены разными правовыми основаниями. Одним из оснований для отмены, изложенных в кассационном постановлении, послужила вовсе не обязательность корреляции размера взысканных убытков с размером субсидиарной ответственности. Таким основанием стало несогласие суда округа с выводом о том, что заявители попытались использовать институт пересмотра акта о взыскании убытков по вновь открывшимся обстоятельствам в качестве способа компенсации пропуска срока на обжалование акта об установлении размера субсидиарной ответственности.

Дело в том, что по существу спора приняты три разных судебных акта, то есть ни один из судов не согласился с другими в полном объеме. Соответственно, если Экономколлегия будет реализовывать такое свое полномочие как оставление в силе одного из принятых по спору судебных актов, то в наличии будут три варианта решения вопроса о том, какой именно судебный акт оставлять в силе. С учетом того, что спор передан на рассмотрение Экономколлегии, можно предположить, что вероятность оставления в силе окружного постановления несколько меньше, чем у актов двух первых инстанций. Кроме того, с учетом несовпадения позиций всех трех нижестоящих судов, имеется поливариативность и в вопросе о том, в какую инстанцию возвращать спор, если Экономколлегия придет к выводу о необходимости направления спора на новое рассмотрение.

Выстраивание бизнес-цепочек таким образом, что одно юрлицо из группы компаний является центром прибыли, а другое — центром убытков, нередко обнаруживается как в делах о банкротстве, так и в исковых спорах (как в данном случае). В таких спорах истцу важно доказать совершение ответчиком ряда действий, благодаря которым были образованы подобные центры. Позиция Экономколлегии по делу посвящена, в том числе, вопросам распределения бремени доказывания. При этом позиция не является новой: Верховный суд и ранее высказывался о том, что контролирующее лицо может быть привлечено к ответственности по обязательствам корпорации, когда в нарушение принципа имущественной обособленности допущено смешение их активов, создавшее условия невозможности осуществления расчетов (Обзор судебной практики разрешения споров о несостоятельности (банкротстве) за 2022 год, утвержденный Президиумом Верховного суда 26.04.2023).