Несмотря на общую позитивную оценку этого определения нельзя не признать того, что оно лишь положило начало разрешению довольно сложных вопросов, связанных с такими арестами.
1. Фабула дела
В рамках дела о банкротстве гражданина С. должник обратился в суд с заявлением об исключении из конкурсной массы квартиры, расположенной в г. Дивногорске Красноярского края, как единственного пригодного для постоянного проживания жилого помещения и земельного участка под ней.
Суды трех инстанций отказали в удовлетворении заявления, сославшись на следующие обстоятельства.
Приговором Нижневартовского городского суда Ханты-Мансийского автономного округа – Югры от 28 декабря 2021 г. по делу № 1-38/2021 гражданин С. был признан виновным в создании фиктивного требования к банкроту – обществу «Нижневартовскнефтегаз» – и похищении у данного общества таким способом 302 964 324 руб. 19 коп.
Этим же приговором удовлетворен гражданский иск ПАО «НК «Роснефть» о взыскании с ответчика указанной суммы; при этом сохранен арест в отношении вышеуказанного имущества.
Судебная коллегия по экономическим спорам ВС РФ отменила ранее принятые по делу судебные акты и удовлетворила заявление.
В обсуждаемом определении обращено внимание на то, что при наличии в собственности должника нескольких объектов недвижимости жилое помещение и земельный участок, подпадающие под исполнительский иммунитет, определяются судом, рассматривающим дело о банкротстве.
Аресты, наложенные в отношении имущества до дела о банкротстве, не препятствуют осуществлению мероприятий конкурсного производства и процедуры реализации имущества гражданина. По сути, к этому моменту обеспечительные меры выполнили свою функцию: имущество сохранено, находится вне контроля должника и за счет этого имущества можно удовлетворить требования кредиторов.
Принудительное исполнение судебных актов по имущественным требованиям к несостоятельному должнику, в том числе по подтвержденным приговором суда требованиям о возмещении причиненного преступлением имущественного вреда, осуществляется в деле о его банкротстве. Имущество осужденного должника, на которое наложен арест в обеспечение указанных требований, включается в состав конкурсной массы должника и реализуется арбитражным управляющим.
Приговор суда по уголовному делу является обязательным для суда, рассматривающего дело о банкротстве, в той части, в которой он устанавливает правомерность требований кредитора. Очередность же удовлетворения требований кредиторов определяется в соответствии с Федеральным законом от 26 октября 2002 г. № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» (далее – Закон о банкротстве).
Ключевым для целей настоящей статьи мне кажется вывод, приведенный в п. 4.6 определения, в силу которого к моменту введения процедуры конкурсного производства или процедуры реализации имущества гражданина «обеспечительные меры уже выполнили свою функцию»
Мне кажется, что именно эта фраза является подтверждением правильности достаточно новой для процессуального права концепции исчерпания законной силы судебного акта, которой и посвящена моя статья.
Но прежде чем перейти к ней, я хотел бы напомнить некоторые базовые соображения об уголовно-процессуальных арестах.
2. Почему уголовно-процессуальный арест не должен сохраняться при введении в отношении должника конкурсного производства или процедуры реализации имущества гражданина?
В силу ч. 1 ст. 115 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (далее – УПК РФ) арест в уголовном деле может накладываться для обеспечения приговора в части гражданского иска, взыскания штрафа или возможной конфискации имущества.
Первая из указанных целей является гражданско-правовой, поскольку направлена на обеспечение интересов частного лица. Вторая и третья цели – публично-правовые. Однако, как будет показано далее, эта дифференциация никак не влияет на решение вопроса о сохранении уголовно-процессуального ареста в деле о банкротстве.
Начнем с первой цели. Как известно, еще в 2011 г. Конституционный Суд Российской Федерации в постановлении от 31 января 2011 г. № 1-П (далее – Постановление № 1-П) сформулировал правовую позицию, согласно которой не допускается наложение в обеспечение интересов гражданского истца ареста на имущество должника, в отношении которого введено конкурсное производство, либо сохранение такого ареста, если гражданский истец одновременно является кредитором по делу о банкротстве (п. 2 резолютивной части).
К сожалению, на практике данная позиция зачастую понимается слишком буквально: считается, что арест снимается лишь тогда, когда гражданский истец одновременно заявит в деле о банкротстве свое требование в порядке ст. 71 и 100 Закона о банкротстве.
Однако такой подход представляется неверным, ведь главное, о чем писал КС РФ, – это то, что государство в лице своих органов власти не должно произвольно использовать свои публично-правовые полномочия для того, чтобы поставить одно частное лицо в преимущественное положение перед другим частным лицом (другими частными лицами).
Напомню, что в теории гражданского права принято различать государство как суверена и государство как собственника. Более того, государство как суверен не должно ставить себя в преимущественное положение как собственника или, при более широкой трактовке, как участника гражданского оборота (см., например: Гражданское право: учебник в 3 т. Т. 1 / Под ред. А.П. Сергеева, Ю.К. Толстого. 6-е изд., перераб. и доп. М., 2007. С. 216–218).
От этого тезиса остается сделать лишь один шаг до следующей мысли: государство как суверен не должно ставить в преимущественное положение одно частное лицо перед другим частным лицом.
Лица, потерпевшие от преступления, в большинстве случаев и так поставлены законодателем в преимущественное положение, поскольку, например, требования о возмещении вреда жизни или здоровью удовлетворяются в составе первой очереди требований, включаемых в реестр требований кредиторов (абз. 2 п. 4 ст. 134 Закона о банкротстве).
Ввиду изложенного по смыслу п. 2 Постановления № 1-П арест, наложенный в пользу гражданского истца, должен был сниматься независимо от того, заявил кредитор свое требование в деле о банкротстве или нет. Важно лишь то, подпадает ли его требование под ту категорию требований, которые подлежат удовлетворению в деле о банкротстве, или нет. В большинстве случаев ответ на этот вопрос будет утвердительным, поскольку с точки зрения гражданского права преступление – это деликт.
Здесь также важно обратить внимание на простую истину: одно и то же деяние может одновременно представлять собой преступление с точки зрения норм уголовного права и деликт с точки зрения гражданского права. В этом смысле вынесение обвинительного приговора по уголовному делу, которым одновременно удовлетворен гражданский иск, не создает нового обязательства с точки зрения гражданского права, а лишь подтверждает ранее возникшее деликтное обязательство.
В свете этих рассуждений нам нельзя забывать о том, что судьба имущества, арестованного в рамках уголовного дела, все равно рано или поздно должна быть определена. При этом возможно два варианта развития событий. Если арестованное имущество будет отчуждено как имущество, входящее в конкурсную массу, а выручка от его продажи – распределена по правилам ст. 134 и 142 Закона о банкротстве, то смысла в сохранении уголовно-процессуального ареста не будет в принципе никакого.
Если же уголовно-правовой арест будет рассмотрен как дающий основания для сепаратного удовлетворения требований гражданского истца по уголовному делу, то это будет вопиюще несправедливо, поскольку публично-правовое образование своим актом о наложении ареста создаст необоснованное преимущество для лица, требования которого подлежало удовлетворению с учетом очередности и пропорциональности удовлетворения требований, предусмотренных Законом о банкротстве.
И том, и в другом случаях сохранение ареста, наложенного в рамках уголовного дела, обнаруживает свою вопиющую несостоятельность.
В ситуации, когда уголовно-процессуальным арестом будут обеспечены требования о выплате уголовно-правового штрафа или о конфискации имущества, подход не будет сильно отличаться. Некоторое время назад я полагал, что указанные требования являются публично-правовыми и потому в отношении соответствующего ареста не подлежит применению абз. 9 п. 1 ст. 126 Закона о банкротстве (Шевченко И.М. О судьбе уголовно-процессуального ареста в конкурсном производстве // Российский судья. 2020. № 12. С. 9–14).
И в этом отношении я полемизировал с А.В. Егоровым, считавшим, что арест, предусмотренный ст. 15 УПК РФ, – это арест для защиты обязательственных прав. При этом упомянутый автор не проводил различия между арестами, наложенными для обеспечения частных интересов, с одной стороны, и арестами, наложенными для обеспечения публичных интересов, – с другой (Егоров А.В. Имущественные аресты в уголовном деле: правовая природа и регулирование // Журнал РШЧП. 2020. № 2. С. 216, 230, 231).
Однако сейчас мне кажется более верным согласиться с А.В. Егоровым вот в каком отношении. В ситуации, когда у публично-правового образования имеется требование к гражданину о выплате публично-правового штрафа или о выдаче конфискуемого имущества, его требование сходно с обязательственным требованием.
Как известно, гражданское право различает вещные и обязательственные права на основании того, что в первом случае интерес лица может быть удовлетворен путем непосредственного воздействия на вещь, а во втором – только посредством действий другого лица, т.е. должника в обязательстве (Гражданское право: учебник: в 3 т. Т. 1 / отв. ред. А.П. Сергеев, Ю.К. Толстой. М., 2007. С. 392, 570–574).
Также, как мне кажется, следует согласиться с А.А. Ивановым в том, что имущественные отношения могут быть только частноправовыми, поскольку их предметом являются блага, имеющие стоимостную характеристику, а она уравнивает двух субъектов, участвующих в процессе имущественного оборота (Иванов А.А. Что бы я поменял в ГК / Интернет-портал «Закон.Ру» ).
Из этого следует, что поскольку денежные средства, подлежащие выплате в качестве публично-правового штрафа, а также подлежащее конфискации имущество в исходной позиции находятся в собственности должника, у публично-правового образования имеется лишь требование обязательственной природы об уплате штрафа или выдаче имущества.
Поэтому требование о выплате штрафа, налагаемого с публичной целью, и требование о выдаче конфискуемого имущества ничем не отличаются от любого другого имущественного требования.
Данный тезис подтверждается и судебной практикой.
Так, в силу п. 7 Обзора судебной практики по вопросам, связанным с участием уполномоченных органов в делах о банкротстве и применяемых в этих делах процедурах банкротства, утвержденного Президиумом ВС РФ 20 декабря 2016 г., административные штрафы с точки зрения очередности их уплаты подчиняются той же логике, что и гражданско-правовые обязательства, возникающие, например, из деликта.
Если правонарушение в сфере публичного права совершено до возбуждения дела о банкротстве, то требование об уплате штрафа подлежит включению во вторую подочередь третьей очереди реестра требований кредиторов, а если после возбуждения дела о банкротстве – подлежит уплате в составе текущих платежей.
В данном пункте почему-то не были упомянуты уголовно-правовые штрафы, однако они должны подчиняться тому же режиму удовлетворения, поскольку по своей природе они ничем не отличаются от административных штрафов, хотя последние и назначаются за менее серьезные правонарушения, чем преступление.
Публично-правовое образование, участвуя в деле о банкротстве, утрачивает свои полномочия как суверена и участвует в распределении конкурсной массы наравне с другими кредиторами. Например, налоговые органы не могут взыскивать налоговую задолженность в порядке ст. 46 и 47 Налогового кодекса Российской Федерации за счет денежных средств на счетах налогоплательщика и его имущества.
Важно обратить внимание на то, что в обсуждаемом определении ВС РФ категорично высказался против того, чтобы арест, наложенный в рамках уголовного дела, давал бы кредитору залоговый статус (абз. 3 п. 4.6 обсуждаемого определения). Напомню, что ранее ВС РФ в определении от 19 января 2017 г. № 301-ЭС16-16279 высказался против того, чтобы залог, возникший в порядке п. 2 ст. 174.1 и п. 5 ст. 334 Гражданского кодекса Российской Федерации (далее – ГК РФ), давал кредитору залоговый приоритет в деле о банкротстве.
В ситуации, когда в судебной практике существовала неопределенность относительно того, снимаются ли уголовно-процессуальные аресты при введении в отношении должника конкурсного производства (реализации имущества гражданина), подход, в силу которого аресты снимаются, но требование потерпевшего или публично-правового образования обеспечивается залогом, был бы достаточно хорошим компромиссом.
Теперь же, когда ВС РФ прямо высказался в пользу того, что аресты снимаются, необходимость в таком компромиссе отпала.
Однако далее нам нужно обсудить, что же происходит с судебным актом суда общей юрисдикции в случае введения конкурсного производства или процедуры реализации имущества гражданина.
3. Исчерпание судебного акта. Концептуальные соображения
Для нас привычным является то, что для прекращения действия судебного акта о наложении ареста суд, наложивший такой арест, должен его отменить (ст. 97 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации (далее – АПК РФ), ст. 144 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации, (далее – ГПК РФ)).
Однако нередко так бывает, что цель, ради которой был вынесен судебный акт, отпадает. Ранее я уже писал о такой категории, как антиисполнительское требование (см.: Шевченко И.М. Об антиисполнительских требованиях в делах о банкротстве // Интернет-портал «Probankrotstvo.ru»). Его сущность состоит в том, что в ситуации, когда отпадает материально-правовой интерес, защищаемый судебным актом, такой судебный акт должен признаваться не подлежащим дальнейшему исполнению. Простейший пример: вынесено два решения о взыскании одного и того же долга как с основного должника, так и поручителя. При исполнении своего обязательства основным должником решение, вынесенное в отношении поручителя, не должно более исполняться.
Однако для признания решения не подлежащим дальнейшему исполнению должен быть вынесен новый судебный акт.
Но мыслимо ли то, чтобы судебный акт не подлежал дальнейшему исполнению без вынесения о том нового судебного акта?
Для описания подобной ситуации я предложил бы использовать такую категорию, как исчерпание законной силы судебного акта.
Сущностью ее является то, что как закон может подвергаться телеологическому (целевому) толкованию, так и судебный акт может подвергаться таковому. И если отпадает цель принятия судебного акта, то далее он не должен применяться.
Несмотря на новизну такой категории, как исчерпание судебного акта, она уже нашла некоторое развитие в научной литературе.
Так, В.К. Захаров в нескольких своих статьях приводит следующие примеры.
Предположим, что судом или двумя судами вынесено два решения об удовлетворении двух исков об обязании передать одну и ту же индивидуально-определенную вещь (ст. 398 ГК РФ). Такой исход вполне допустим при приверженности концепции относительной противопоставимости судебного акта, а также при отрицании такого требования к судебным актам, как их исполнимость (которая, к слову, не указана в ч. 4 ст. 15 АПК РФ).
Так вот в таком случае не подлежат исполнению как первое, так и второе решение, поскольку споры о праве между каждым отдельным кредитором и должником переросли в новый спор о праве между двумя кредиторами.
В такой ситуации судебный пристав-исполнитель должен прекратить исполнительные производства в пользу каждого из взыскателей, поскольку произошло исчерпание законной силы двух решений: они стали неактуальными ввиду того, что препятствием для удовлетворения требований каждого из кредиторов стало не столько бездействие должника, сколько конкурирующее требование в отношении вещи другого кредитора (Захаров В.К. Иск о присуждении индивидуально-определенной вещи: процессуальные аспекты // Российский юридический журнал. 2022. № 4. С. 73–86).
С похожей ситуацией мы сталкиваемся тогда, когда вынесено судебное решение о запрете распространения определенной информации, распространение которой впоследствии становится допустимым. Вышеупомянутый автор приводит в качестве примера решение Приморского районного суда Санкт-Петербурга, который в 2016 г. запретил иностранной организации распространение на территории Российской Федерации информации об обороте криптовалюты.
Однако затем с принятием Федерального закона от 31 июля 2020 г. № 259-ФЗ «О цифровых финансовых активах, цифровой валюте и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» подобный запрет фактически был снят.
В такой ситуации, по мнению автора, нельзя вести речь о пересмотре судебного акта по новым обстоятельствам. Эти обстоятельства, хотя бы они и были названы новыми, фактически не являются таковыми, поскольку они существовали на момент вынесения судебного акта, и именно по этой причине он отменяется (например, закон не соответствовал Конституции РФ независимо от его признания таковым со стороны КС РФ).
В.К. Захаров полагает, что в подобном случае судебный акт не подлежит дальнейшему исполнению ввиду отпадения той цели, ради которой он принят – защиты правопорядка от распространения нежелательной информации (Захаров В.К. Прекращение исполнения решения суда о запрете распространения информации в сети Интернет (Комментарий к определению Конституционного Суда РФ от 10 марта 2022 года № 492-О) // Закон. 2022. № 10. С. 167–174).
Конечно, применение такой категории, как исчерпание судебного акта, чревато проблемой правовой неопределенности. Если обеспечительные меры подлежат отмене в установленном порядке, а судебный акт признается не подлежащим дальнейшему исполнению соответствующим определением, то признание судебного акта более недействующим ввиду отпадения цели его вынесения способно породить новые споры. В конце концов, цели судебного акта могут пониматься по-разному.
Поэтому, как мне кажется, реализация концепта исчерпания законной силы судебного акта должна иметь ограниченное применение. Все же общим правилом должно являться то, что сам суд так или иначе отменяет собственный акт или признает его не подлежащим дальнейшему исполнению.
Но это не умаляет востребованности обсуждаемой категории.
4. Применение концепции исчерпания судебного акта к уголовно-процессуальным арестам
Концепция исчерпания судебного акта применима к обсуждаемой ситуации сразу в двух отношениях.
Во-первых, в материально-правовом отношении. Первоначально, когда возникает обязательство по возмещению вреда, причиненного преступлением, потерпевший пребывает в состоянии спора о праве с причинителем вреда, покуда последний не возмещает такой вред добровольно. В подобной ситуации препятствием к защите нарушенных прав потерпевшего является бездействие причинителя вреда по невозмещению вреда.
Однако в ситуации, когда в отношении причинителя вреда введена процедура конкурсного производства (реализации имущества гражданина), препятствием к удовлетворению его требования о возмещении вреда является уже не столько бездействие потерпевшего, сколько требования других кредиторов.
Коль скоро банкротство – это объективно ситуация, в которой имущества должника не хватит на всех, и потерпевший не может удовлетворить свои требования без оглядки на правила об очередности и пропорциональности удовлетворения требований кредиторов (п. 2 и 4 ст. 134, п. 2 и 3 ст. 142 Закона о банкротстве), потерпевший от преступления оказывается в ситуации спора о праве с другими кредиторами. Предметом этого спора является конкурсная масса и ее распределение.
В связи с этим разрешение спора о праве между потерпевшим и причинителем вреда (должником) становится неактуальным (хотя, конечно, право первого на получение части конкурсной массы обусловлено наличием у него требования к должнику), он поглощается спором с кредиторами за конкурсную массу. Следовательно, арест как обеспечивающий притязания потерпевшего к должнику исчерпывается с той точки зрения, что само по себе вынесение судебного акта о взыскании причиненного вреда не восстанавливает права потерпевшего (гражданского истца).
Во-вторых, рассмотрим тот же вопрос в процессуальном преломлении. Как известно, арест обеспечивает исполнение будущего судебного акта. В этом едины все процессуальные кодексы (например, ч. 2 ст. 90 АПК РФ, ч. 2 ст. 139 ГПК РФ).
Однако арест актуален лишь до тех пор, пока причиненный ущерб взыскивается в исковом (индивидуальном) порядке. В таком случае он, действительно, обеспечивает исполнение будущего решения.
Между тем когда в отношении должника вводится процедура конкурсного производства или реализации имущества гражданина, то применяется законодательный запрет на отчуждение любого имущества должника способами иными, чем предусмотренные Законом о банкротстве; при этом такое отчуждение осуществляется только арбитражным управляющим (абз. 5 п. 1 ст. 126, абз. 2 п. 5 ст. 213.25 Закона о банкротстве).
Следовательно, та правовая цель, которая обычно достигается путем наложения ареста на имущество, в деле о банкротстве достигается путем установления законодательного запрета, который можно условно считать тотальным арестом.
И это еще одна причина, по которой действие судебного акта о наложении ареста в уголовном деле исчерпывается с введением процедуры конкурсного производства или реализации имущества гражданина.
5. О необходимости изменения практики регистрирующего органа
Я думаю, что не ошибусь, если буду утверждать, что основная масса имущества, на которое накладываются аресты по уголовному делу, – это недвижимое имущество. В связи с этим подход, приведенный в определении ВС РФ от 24 октября 2024 г № 302-ЭС23-10298, едва ли приобретет законченный вид, если он не будет отрефлексирован Федеральной службой государственной регистрации, кадастра и картографии (далее – Росреестр).
В настоящее время практике регистрирующего органа чужды представления о целевом толковании судебных актов, которое необходимо для развития представлений об исчерпании их законной силы.
Сейчас часто наблюдается следующая ситуация. Судом приняты обеспечительные меры в виде запрета на совершение регистрационных действий в отношении недвижимого имущества, которое было отчуждено по сделке, оспариваемой по правилам главы III.1 Закона о банкротстве.
Далее судом удовлетворяется заявление о признании сделки недействительным, и имущество возвращается в конкурсную массу. За этим следует продажа имущества на торгах, однако для регистрации перехода права собственности на это имущество к победителю торгов требуется отдельно отменить ранее принятые обеспечительные меры (см., например, определение от 26 декабря 2019 г. по делу № А56-69778/2017).
Не должен ли в таком случае Росреестр целевым образом истолковать определение о наложении обеспечительных мер и зарегистрировать переход права собственности? Аргументом в пользу утвердительного ответа, безусловно, является то, что цель, для которой были приняты меры, была достигнута: предмет сделки возвращен в конкурсную массу.
Конечно, я далек от идеи о том, что отрицательную практику решения подобного вопроса регистрирующим органом можно изменить в одночасье. Но и преодоление практики сохранения уголовных арестов после введения конкурсного производства тоже когда-то казалось немыслимым.
Мне кажется, что изложенный подход, как минимум, достоин того, чтобы способствовать его распространению.
6. Постановление Пленума ВАС РФ от 23 июля 2009 г. № 59 как прообраз для дальнейшего развития практики
Как часто говорят: «Новое – это хорошо забытое старое». Прообразом того, как можно было бы решить проблему действия уголовно-процессуальных арестов при введении в отношении должника конкурсного производства или реализации имущества гражданина, является п. 8 постановления Пленума ВАС РФ от 23 июля 2009 г. № 59 (далее – Постановление № 59).
А.В. Егоров в своей статье, вышедшей в 2020 г., предлагал применять разъяснения, отраженные в данном постановлении (если быть точным – п. 7 и 14), при решении проблемы уголовно-процессуального ареста (Егоров А.В. Указ. соч. С. 223, 224).
В п. 8 Постановления № 59 применительно к процедурам финансового оздоровления и внешнего управления разъяснено, что судебный пристав-исполнитель в случае поступления к нему определения о введении одной из данных процедур совершает те действия, которые следовало бы совершить при отмене ареста, ранее наложенного судом в качестве обеспечительной меры.
Особенно замечу, что определения об отмене такого ареста в силу указанных разъяснений не требуется. Тогда в силу чего судебный пристав-исполнитель совершает действия, обратные тем, что он совершает при наложении ареста?
Ответ напрашивается: ввиду исчерпания законной силы судебного акта при введении процедуры банкротства, предусматривающей достаточные меры для обеспечения сохранности имущества должника.
Как мне кажется, подобный подход может быть применен и в отношении уголовно-процессуального ареста. При введении в отношении должника конкурсного производства или процедуры реализации имущества гражданина копия соответствующего решения представляется судебному приставу-исполнителю или, например, в регистрирующий орган, и они совершают действия, необходимые для удаления «следов» наложенного ареста. Так, Росреестр по получении подобного решения должен исключить сведения об аресте из ЕГРН.
Само решение при этом может быть представлено в соответствующий орган любым заинтересованным лицом.
7. Вывод
Итак, как мне кажется, исчерпание законной силы судебного акта – это та категория, которая позволяет объяснить, что происходит с судебным постановлением о наложении ареста по уголовному делу в случае введения в отношении должника процедуры конкурсного производства или реализации имущества гражданина. И, как мне кажется, она вполне подходит для того, чтобы вся правоприменительная практика, включая практику судов, рассматривающих уголовные дела, и практику регистрирующих органов, не требовала отдельного снятия уголовного ареста. Однако для изменения существующей ситуации, конечно, нужно время и распространение представлений об исчерпании законной силы судебных актов.
Позиция, отраженная в настоящей статье, является личным мнением автора и не может рассматриваться как официальная позиция Арбитражного суда города Санкт-Петербурга и Ленинградской области.
Над материалом работали:
