Арина Щелокова

Перед правоприменителем в очередной раз поставлен вопрос телеологического толкования положений п. 5 ст. 213.27 Закона о банкротстве применительно к судьбе денежных средств, оставшихся после погашения требований залогового кредитора (и иных требований, в отношении которых прямо предусмотрено их погашение за счет реализации предмета залога) в рамках реализации единственного жилья. Обоснованно ли экстраполировать на данные денежные средства правовой эффект исполнительского иммунитета? Ответ на поставленный вопрос уже был дан Судебной коллегией по экономическим спорам Верховного Суда РФ в определении от 26 июня 2023 г. № 307-ЭС22-27054 и впоследствии поддержан постановлением Конституционного Суда РФ от 4 июня 2024 г. № 28-П: исключение оставшихся денежных средств из конкурсной массы не только соответствует идее целевого предназначения исполнительского иммунитета, но и корреспондирует базовому конституционному праву гражданина на жилище.

Первоначально при разрешении вопроса о допустимости и действительности цессии суд неверно оперировал положениями информационного письма Президиума ВАС РФ от 14.04.2009 № 129, поскольку в настоящем споре договор цессии был заключен до даты вынесения арбитражным судом определения о введении наблюдения, а значит последствия реализации правового режима ограничения правосубъектности должника не должны были экстраполироваться в отношении настоящей сделки. Договор цессии не был признан недействительной сделкой ни в рамках банкротного дела, ни в рамках отдельного искового производства, вследствие чего отказ суда первой инстанции в удовлетворении требования цессионария о процессуальном правопреемстве представляется ошибочным. Отказывая в удовлетворении требований цессионария о взыскании задолженности, суд кассационной инстанции был последователен и не противоречив в своих выводах, ссылаясь на не осуществившееся процессуальное правопреемство, которое, в свою очередь, было детерминировано признанием материально-правового правопреемства несостоявшимся.

Данные правовые конструкции необходимо разграничивать в части субъектного состава: наследственная трансмиссия предполагает, что если наследник умер после открытия наследства, не успев его принять в установленный срок, то право на принятие наследства переходит не к его потомкам по праву представления, а к его наследникам по закону или по завещанию (ст. 1156 ГК РФ). Немаловажным является и вопрос соблюдения справедливого баланса интересов кредиторов и наследников при обсуждении целесообразности расширения сферы применения субсидиарной ответственности за счет перехода такой ответственности по наследству. Следует напомнить, что ранее в ставшем хрестоматийным определении СКЭС от 16 декабря 2019 г. № 303-ЭС19-15056 по делу № А04-7886/2016 Верховный суд счел возможным наследование долга, возникшего ввиду возложения субсидиарной ответственности на умершего наследодателя (контролирующего должника лица). Риски наследования долга наследодателя, вытекающего из факта привлечения его к субсидиарной ответственности, должны компенсироваться правом трансмиссара в ординарном порядке отказаться от наследства наследодателя, после которого имел право наследовать трансмитент. В настоящем споре супруга трансмитента явно выразила волю на отказ от наследства в отношении сына (наследодателя) и не осуществила действий, свидетельствующих о фактическом принятии ею наследства. Представляется, что данная позиция соответствует интенции правоприменителя защитить добросовестных наследников при осуществлении ими наследственных прав.

Суды нижестоящих инстанций при исследовании вопроса определения статуса спорного имущества отметили, что «основным признаком общего имущества является обслуживание одного или более помещения в многоквартирном доме» (МКД). Оперируя указанным тезисом, суды не учли то обстоятельство, что спорное нежилое помещение используется как комната консьержа, в которой размещены блок управления запирающего устройства входной группы (домофон), сервер системы видеонаблюдения, блоки и пульты управления пожарной сигнализации МКД, узел распределения системы отопления 1-го этажа МКД и каналы электроснабжения этажных щитов всего МКД. При квалификации спорного нежилого помещения как имущества, входящего в состав общей собственности, не вызывает сомнений возможность обращения сособственников в суд с негаторным иском в тех случаях, когда противоправные действия совершаются третьими лицами.

Суды нижестоящих инстанций, апеллируя к общему правилу, закрепленному в п. 3 ст. 4 закона № 266-ФЗ, исходили из того, что рассмотрение заявлений о привлечении к субсидиарной ответственности в порядке ст. 10 закона о банкротстве, которые поданы с 01.07.2017, производится по правилам закона о банкротстве в редакции закона № 266-ФЗ. Однако ими [судами] не было учтено то обстоятельство, что вменяемые контролирующему лицу нарушения имели место до вступления в силу закона № 266-ФЗ. Исходя из общих правил о действии закона во времени (п. 1 ст. 4 ГК РФ) и принципа недопустимости придания обратной силы нормам, ухудшающим положение лиц, на которых распространяется их действие, положения закона о банкротстве в редакции закона № 266-ФЗ применяются, если обстоятельства, являющиеся основанием для их привлечения к такой ответственности имели место после дня вступления в силу закона № 266-ФЗ.

Специальный характер данной меры детерминирован лишением участника права на долю в уставном капитале общества и управления им в ситуации, при которой последствия действий (бездействия) участника не могут быть устранены иным образом. Как отмечено в п. 7 Обзора судебной практики по некоторым вопросам применения законодательства о хозяйственных обществах (утв. Президиумом Верховного суда РФ 25.12.2019), наличие корпоративного конфликта, который имманентно присущ любому спору об исключении участника из общества, ipso facto не является основанием для отказа в таком иске. Анализ нормативных положений корпоративного законодательства позволяет выделить два ключевых основания для такого исключения: (1) участник грубо нарушает свои обязанности либо своими действиями делает невозможной деятельность общества, (2) существенно затрудняет ее деятельность. Фундирующим в данном случае является вопрос соответствия поведения исключаемого участника требованиям добросовестности и разумности.

Ключевая идея, к которой апеллирует правоприменитель — правомерность нахождения в реестре требований кредиторов аффилированного с должником лица и невозможность отказа в правопреемстве исключительно по данному основанию. На чем следует акцентировать внимание? Действительно, ссылка нижестоящих инстанций на п. 5 Обзора судебной практики разрешения споров, связанных с установлением в процедурах банкротства требований контролирующих должника и аффилированных с ним лиц, в настоящем деле нерелевантна. В определенной мере позиция высшей судебной инстанции представляется логически выверенной. При этом, на мой взгляд, Верховный суд безосновательно проигнорировал ряд факторов, свидетельствующих о реализации ТД «Север» (который был предварительно создан с конкретной целью) схемы по установлению контроля за процедурой банкротства вопреки воле независимых кредиторов, погашению обязательств поручителя и прекращению производства по делу о его личном банкротстве. Отсутствие экономической целесообразности per se свидетельствует о наличии доверительных отношений между участниками договора, достижении между ними договоренности в интересах отдельных лиц.

Суд кассационной инстанции справедливо отметил, что в рамках рассмотрения спора в суде первой инстанции заявителем жалобы не были предъявлены требования о взыскании убытков. Ключевой вывод — факт нарушения закона арбитражным управляющим должен быть детерминирован материально-правовым требованием о взыскании с него убытков. Закон о банкротстве дифференцирует такие способы защиты прав кредиторов как обращение с жалобой на действия арбитражных управляющих в порядке ст. 60 закона и возмещение убытков, причиненных должнику, кредиторам и иным лицам вследствие неисполнения или ненадлежащего исполнения им своих обязанностей (ст. 20.4 закона о банкротстве). При этом требование о взыскании убытков имманентно присуще договорным правоотношениям, возникающим между арбитражным управляющим и конкурсной массой, и опосредованным нормами о подряде и о возмездном оказании услуг. Доступные на законодательном уровне формы ответственности арбитражного управляющего (в том числе, отстранение от исполнения обязанности) рассматривается через призму карательно-компенсационной модели защиты, создавая оптимальный баланс интересов участников правоотношений и нейтрализации рисков оппортунистического поведения сторон.

Если первый вопрос был успешно разрешен судом апелляционной инстанции со ссылкой на правовую позицию, отраженную в определении Верховного суда РФ от 06.09.2019 года № 309-ЭС19-13665 по делу № А60-67527/2018, то второй вопрос вызвал объективные затруднения, которые впоследствии были устранены разъяснениями кассационной инстанции. Впервые в правоприменительной практике категория «трансформация» неденежных требований в денежные была использована в определении ВС РФ от 24.03.2016 года № 305-ЭС15-15707. Арбитражный суд Центрального округа справедливо отметил, что из содержания пункта 34 постановления Пленума ВАС РФ от 22.06.2012 года № 35 следует, что возникшие до возбуждения дела о банкротстве требования кредиторов по неденежным обязательствам имущественного характера (о передаче имущества в собственность, выполнении работ и оказании услуг) подлежат трансформации в денежные только в процедуре конкурсного производства. Из данного тезиса эксплицитно следует, что в рамках наблюдения требования кредиторов по неденежным обязательствам предъявляются в суд вне рамок дела о банкротстве и рассматриваются им по общим правилам процессуального законодательства (п. 5 ст. 4 закона о банкротстве).

Вероятнее всего, с учетом полного и всестороннего исследования судом первой инстанции всех обстоятельств дела, Экономколлегия ВС отменит постановление суда кассационной инстанции в части отказа во взыскании убытков, возникших в связи с необоснованным перечислением ответчиком денежных средств контрагентам в общем размере 18,9 млн рублей, без направления дела на новое рассмотрение в суд первой инстанции. Ratio decidendi постановления суда кассационной инстанции наглядно отражает противоречие в выводах правоприменителя. С одной стороны, судом округа учтен факт признания ответчиком нарушения налогового законодательства, с другой стороны, правоприменителем не дана надлежащая оценка (1) реальных целей противоправных действий ответчика, опосредующих исполнение схемы по получению необоснованной налоговой выгоды, (2) последствий реализации данных действий для сообщества кредиторов и должника.

Ранее в определении № 307-ЭС20-22306 (4) по делу № А21-8559/2016 Верховный суд отмечал, что прекращение производства по делу о банкротстве в условиях невозможности дальнейшего финансирования процедуры уже само по себе служит достаточным основанием для взыскания расходов с заявителя по делу. В настоящем споре предпринята попытка решить неоднозначный вопрос о презумпции установления заявителем лимита имущественного бремени по несению расходов при выражении согласия на финансирование процедуры и депонирования денежных средств на счете суда. Исходя из телеологического толкования положений постановления Пленума № 91 «О порядке погашения расходов по делу о банкротстве», Верховному суду предстоит ответить на ключевые вопросы: (1) могут ли с заявителя по делу о банкротстве быть взысканы суммы расходов за пределами суммы, внесенной на депозитный счет суда, (2) является ли внесение заявителем по делу денежных средств на депозит суда для финансирования процедуры конкурсного производства эксплицитным выражением воли на установление максимальной суммы финансирования.