Постановка проблемы. Низкая эффективность внесудебного банкротства
Для постановки проблемы я хотел бы обратиться к статистике распространения внесудебного банкротства граждан. По сведениям, опубликованным порталом РБК, за первый квартал 2024 года число внесудебных банкротств продемонстрировало существенный рост (12 654 дел о внесудебном банкротстве).
При этом за весь период 2023 года возбуждено 15 910 дел о внесудебном банкротстве граждан, а за первый квартал 2024 года — 25 325 (Банкротство в России. Статистический бюллетень Федресурса).
Если же обратиться к числу граждан, признанных банкротами в судебном порядке, то данная цифра за 2023 год, согласно статистике Федресурса, составила 350 788 (Статистический бюллетень Федресурса по банкротству за 2023 год).
Очевидно, что данные цифры совершенно несопоставимы. Даже если предположить, что в 2024 году число внесудебных банкротств составит около 50 000 руб. (если во втором полугодии сохранится такой же показатель внесудебных банкротств, как и в первом), это все равно будет в разы меньше, чем число судебных банкротств в отношении граждан.
В чем причина столь низкой эффективности внесудебного банкротства?
На мой взгляд, причина кроется в том, что при составлении п. 1 ст. 223.2 Федерального закона от 26.10.2002 № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» (далее — закон о банкротстве) было допущено пренебрежение объективными закономерностями познавательной деятельности.
Напомню, что в первоначальной редакции данного пункта помимо размера задолженности (от 50 000 до 500 000 руб.) должник должен был представить доказательства того, что в отношении него было окончено исполнительное производство на основании п. 4 ч. 1 ст. 46 Федерального закона от 02.10.2007 № 229-ФЗ «Об исполнительном производстве» (далее — закон об исполнительном производстве).
Затем, после изменений, внесенных Федеральным законом от 04.08.2023 № 474-ФЗ «О внесении изменений в Федеральный закон "О несостоятельности (банкротстве)" и отдельные законодательные акты Российской Федерации» (далее — Закон № 474- ФЗ), перечень случаев, когда должник может требовать возбуждения дела о внесудебном банкротстве, был расширен; в нем были дополнительно предусмотрены следующие условия для возбуждения дела о внесудебном банкротстве:
в отношении получателей страховой и других видов пенсий, а также получателей ежемесячных пособий на детей: если отсутствует имущество и имеется выданный более чем за год исполнительный документ имущественного характера, который предъявлен к исполнению;
в отношении всех остальных граждан: если имеется выданный более чем за семь лет исполнительный документ имущественного характера, который предъявлен к исполнению.
По-прежнему в новой редакции закона сохранилась норма о возможности обратиться в суд при наличии исполнительного производства, оконченного вследствие отсутствия имущества.
Таким образом, п. 1 ст. 223.2 закона о банкротстве в той или иной форме возлагает на должника бремя доказывания отсутствия у него имущества. Если в первоначальной редакции данное обстоятельство подлежало установлению судебным приставом-исполнителем в постановлении об окончании исполнительного производства, то поправки 2023 года лишь несколько облегчили доказывание этого факта для пенсионеров и семей с детьми. Во втором случае очевидно, что если в течение года исполнительного производства не было обнаружено имущество должника, то весьма вероятно, что его и вовсе нет.
Далее я хотел бы остановиться на вопросе о том, почему неправильно возлагать на должника бремя доказывания собственной неплатежеспособности.
Почему не доказываются отрицательные факты?
Напомню читателю некоторые основы доказательственного права. Классиком науки советского процессуального права считается С. В. Курылев. Ему принадлежит определение доказательства как некоего следа события (Курылев С. В. Объяснения сторон как доказательство в советском гражданском процессе // В кн. Курылев С. В. Избранные труды. Минск, 2012. С. 53). События внешнего мира отпечатываются либо на материальных объектах, либо в сознании человека. В зависимости от этого выделяют доказательства вещные (в широком смысле) и личные.
Однако если чего-то не было, то оно и не могло оставить следов в окружающей действительности.
Судебная практика уже изобилует примерами, когда суды, в том числе высшие судебные инстанции, обращали внимание на то, что недопустимо возлагать на лицо, участвующее в деле, бремя доказывания отрицательных фактов.
Так, в Постановлении Президиума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации от 29.01.2013 № 11524/12 было отмечено, что на истца не может быть возложено бремя доказывания факта отсутствия правоотношения. В то же время в этом постановлении суд надзорной инстанции посчитал правильным отказ судов в удовлетворении иска конкурсного управляющего ЗАО «Приморский нефтегазовый комплекс» о взыскании неосновательного обогащения с ООО «Эгида», сославшись на то, что в платежных поручениях о перечислении денежных средств все же были указаны основания для платежей.
К этому постановлению имеется особое мнение судьи Н. В. Павловой, в котором судья не согласилась с занятым подходом. Со ссылкой на работы М. А. Гурвича, А. Ф. Клеймана и Е. В. Васьковского она утверждала, что по искам о взыскании неосновательного обогащения на истца возлагается лишь бремя доказывания самого факта обогащения, а наличие оснований для такового должен доказать ответчик.
В итоге, по мнению судьи Н. В. Павловой, в рассмотренном деле суды возложили на истца непропорциональное бремя доказывания отрицательного факта (неосновательного характера обогащения).
Верховный суд Российской Федерации (далее — ВС РФ) также неоднократно воспроизводил правовую позицию о недопустимости возложения на кого-либо бремени доказывания отрицательных фактов.
Так, в Определении от 27.05.2015 № 302-ЭС14-7670 ВС РФ рассмотрел казус, в рамках которого ФНС заявила требование к ЗАО «Енисейская промышленная компания», первоначально возникшее у Федерального агентства железнодорожного транспорта в связи с ненадлежащим исполнением инвестиционного проекта.
Судебные инстанции вынесли разные судебные акты по существу спора. Если суд первой инстанции согласился с требованиями заявителя, то суд апелляционной инстанции и суд округа сочли требования необоснованными.
При этом суд апелляционной инстанции, отменяя определение суда первой инстанции и отказывая в удовлетворении заявления, указал на то, что кредитор не представил доказательств неисполнения своих обязательств со стороны должника.
Суд округа признал данный вывод верным.
Отменяя постановления суда апелляционной инстанции и суда округа, Судебная коллегия по экономическим спорам (далее — СКЭС) ВС РФ обратила внимание на то, что суды неправомерно возложили на заявителя бремя доказывания отрицательного факта непредоставления со стороны ЗАО «Енисейская промышленная компания» финансирования по инвестиционному контракту.
Дело было направлено на новое рассмотрение.
В другом деле, по результатам рассмотрения которого вынесено Определение ВС РФ от 10.06.2015 № 305-ЭС15-2572, рассматривался спор о взыскании в пользу гражданина Г. 12 135 250 руб. действительной стоимости доли в размере 25% уставного капитала ООО «Авто-Спектр».
Суды трех инстанций сочли требования истца необоснованными.
Суд апелляционной инстанции, признавая правильными выводы суда первой инстанции, в частности, отметил, что истец не представил доказательств отсутствия у общества недвижимого имущества и иной бухгалтерской отчетности (чем та, что была положена в основу расчета заявленного иска).
Однако СКЭС указала на неверный характер данного вывода, обратив внимание на недопустимость возложения на истца бремени доказывания отрицательных фактов.
Судебные акты были отменены, а дело — направлено на новое рассмотрение.
Итак, думаю, что тезис о недопустимости возложения на заявителя бремени доказывания отрицательного факта обоснован в достаточной мере.
Далее напомню о том, что в науке процессуального права принято разделять бремя утверждения (необходимость внесения фактов в процесс) и бремя доказывания (необходимость представления доказательств в обоснование своих доводов и возражений).
Так вот применительно к факту неплатежеспособности можно возложить на должника только бремя утверждения, но не бремя доказывания.
То, что неплатежеспособность — это отрицательный факт, у меня сомнения не вызывает. Из самой этимологии этого термина следует то, что под ним понимается неспособность платить. Именно так и понимается неплатежеспособность в ст. 2 закона о банкротстве.
Все факты, которые мы называем с приставкой «не», — суть отрицательные факты.
Если кредиторы и иные заинтересованные лица полагают, что должник их обманывает, а также вводит в заблуждение суд, то именно они могут сначала утверждать противоположный по содержанию положительный факт (о том, что должник является платежеспособным) и тем самым выполнить бремя утверждения, а затем и доказывать его.
Возложение именно на лиц, возражающих против признания должника банкротом, бремени доказывания платежеспособности должника является оптимальным с точки зрения объективных закономерностей познавательной деятельности.
Иностранный опыт
В свете анализируемой проблематики уместно сослаться на иностранный опыт. В наиболее явном виде то, что я предлагаю называть «принципом декларации», отражено в банкротном законодательстве Финляндии.
В нем применяется презумпция несостоятельности должника в силу самого факта того, что должник обратился с заявлением о признании самого себя банкротом. Если должник считает себя таковым, то отсутствуют какие-либо причины для того, чтобы не принимать подобную его декларацию о собственном финансовом состоянии. Разумеется, кредиторы могут опровергнуть данную презумпцию.
В Германии применяется во многом схожий подход. Должник вправе обратиться с заявлением о признании самого себя банкротом даже в том случае, если он предвидит собственное банкротство. Какие-либо требования к минимальному размеру долга или минимальному числу кредиторов отсутствуют. Для физических лиц сверхзадолженность не является входным барьером, который нужно преодолеть для введения соответствующих процедур. Единственным исключением являются случаи явных злоупотреблений со стороны должников. Наличие таковых устанавливается исходя из обстоятельств конкретных дел.
Противоположный подход демонстрирует банкротное законодательство Нидерландов. Для введения процедур потребительского банкротства должник должен подтвердить то, что он: 1) не может более исполнять свои обязательства; 2) в течение пяти лет, предшествующих обращению с заявлением о признании банкротом, действовал добросовестно как при принятии на себя обязательств, так и в условиях продолжающегося неисполнения требований кредиторов; 3) обязуется исполнять все предусмотренные законом процедуры, предназначенные для урегулирования исполнения обязательств и стремиться максимально удовлетворять требования кредиторов.
При этом бремя доказывания этих обстоятельств явным образом возлагается на должника (A Guide to Consumer Insolvency Proceedings in Europe / Edited by T. Kadner Graziano, J. Bojars, V. Sajadova. Cheltenham, 2019. Pp. 433, 509, 732).
Таким образом, подход зарубежных законодательств по исследуемому вопросу не является единообразным. Мне представляется более верной позиция немецкого и финского правопорядков.
Быстрота и легкость введения банкротных процедур как правовая и экономическая ценность
В этом разделе я хотел бы обратиться к статье Д. Д. Килборна, опубликованной в сборнике статей, посвященном 20-летию закона о банкротстве. Приятно удивляет то, что автор весьма лестно высказался о действующем российском банкротном законодательстве в части норм, регулирующих банкротство граждан; назвал процедуру потребительского банкротства в России «памятником чуткого и ответственного законотворчества». Он отметил, что за первые шесть лет своего существования российская процедура банкротства «облегчила страдания почти полумиллиона человек».
Автор указывает, что в российском праве достаточно легкий вход в процедуры; при этом опасения по поводу возможной недобросовестности должников, как правило, не оправдываются.
К числу достоинств российского закона о банкротстве Д. Д. Килборн отнес то, что заявления о признании банкротом достаточно быстро принимаются к производству судами, а это, в свою очередь, влечет их популярность среди должников, что привело к тому, что доля заявлений должников в общем числе заявлений о признании банкротом достигло более 90%.
Российские должники, как отмечает автор, не должны предлагать кредиторам некий минимальный размер выплат по их требованиям, что является несомненным плюсом действующего закона о банкротстве. Также должники в нашей стране для освобождения от долгов не обязаны передавать кредиторам свои доходы на протяжении 3-летнего периода, как это в целом принято в Европе. По свидетельству Д. Д. Килборна, выплаты кредиторам все равно остаются на незначительном уровне, а должник и его семья (при европейском подходе) вынуждены на протяжении нескольких лиц отказывать себе во всем.
Также автор считает весьма важным достоинством отечественного законодательства то, что размер прожиточного минимума, гарантированного должнику, четко установлен законом, тогда как в западных странах этот вопрос в значительной мере отдан на откуп судам.
Кроме того, Д. Д. Килборн считает важным развивать внесудебное банкротство и рассматривает как правильный шаг делегирование рассмотрения ряда банкротных дел многофункциональным центрам (МФЦ).
Есть, конечно, и то, за что упомянутый автор подвергает российское законодательство о банкротстве справедливой критике. Так, Д. Д. Килборн считает излишней публикацию сведений о введении процедур банкротства в периодическом печатном издании (газете «Коммерсантъ»), требования о представлении банковских выписок за последние три года (до подачи заявления о банкротстве) и сведений об отсутствии у должника статуса индивидуального предпринимателя.
Также автор считает контрпродуктивным запрет на осуществление предпринимательской деятельности в течение пяти лет после завершения дела о банкротстве.
В итоге автор приходит к выводу о том, что российский опыт может быть хорошим примером для развития банкротного законодательства соседних стран (видимо, имеются в виду страны СНГ).
Важно отметить, что выводы Д. Д. Килборна в значительной мере основаны на требованиях к банкротным процедурам международных организаций и прежде всего Всемирного банка (Килборн Д. Д. Долго спать, с долгом встать: пробуждение спящего гиганта потребительского банкротства // В кн: Сборник статей к 20-летию действующего закона о банкротстве и 30-летию первого современного российского закона о банкротстве. М., 2023. С. 98–109).
Думаю, что приведенные автором аргументы в достаточной мере убеждают нас в том, что банкротные процедуры должны быть быстрыми и легкими.
Вызывное производство как возможный прообраз банкротных процедур
Вызывное производство предусмотрено гл. 34 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации (далее — ГПК РФ). Для целей написания моей статьи оно интересно тем, что рассказывает, как должна быть организована процедура установления фактов против всех третьих лиц (erga omnes).
Нормами данной главы предусмотрено, что лицо, утратившее ценную бумагу на предъявителя или ордерную ценную бумагу, может просить суд о признании недействительной такой ценной бумаги и о восстановлении прав по ней (ч. 1 ст. 294 ГПК РФ).
Ключевым в рамках такого производства является опубликование в местном печатном издании сведений о подаче соответствующего заявления и предложения в течение трех месяцев подать в суд заявление о правах на этот документ (ч. 1 ст. 296 ГПК РФ).
Таким способом осуществляется публичный вызов текущего держателя ценной бумаги.
Если в течение трех месяцев со дня опубликования сведений в местном печатном издании не объявится текущий держатель ценной бумаги, суд признает недействительным утраченный документ и восстанавливает права по утраченной ценной бумаге (ст. 300 ГПК РФ).
В том случае, если объявится держатель ценных бумаг, суд оставляет заявление без рассмотрения и разъясняет его подателю право предъявить иск к такому держателю (чч. 1 и 2 ст. 298 ГПК РФ).
Если же держатель документа не заявит о себе в течение отведенного срока, то в дальнейшем он вправе предъявить иск о взыскании неосновательного обогащения (ст. 301 ГПК РФ).
Разбирательства между заявителем и держателем ценных бумаг интересуют нас в меньшей степени.
Для целей написания настоящей статьи более важно то, что в гл. 34 ГПК РФ, в сущности, представлена модель установления судом фактов erga omnes. Такое установление возможно только посредством публичного вызова. Им выступает публикация в местном печатном издании предложения держателю предположительно утраченного документа заявить о своих правах на этот документ.
Не оценивая по существу то, насколько популярны местные печатные издания и какие издания фактически используются судами общей юрисдикции, я считаю важным отметить то, что только такой способ установления фактов против всех третьих лиц в принципе возможен.
Конечно, еще остается такой весьма характерный для следственного процесса способ установления фактов, как направление во всевозможные органы исполнительной власти запросов по тем или иным вопросам, чем зачастую на практике суды и занимаются (в том числе по делам о банкротстве). Однако этот способ сбора судами информации в свое время раскритиковали еще составители Устава гражданского судопроизводства Российской империи 1864 года.
Они подчеркивали, что сбор справок (в текущих реалиях — направление запросов) едва ли способствует установлению истины по делу, поскольку исход спора во многом будет зависеть от того, какие компетентные органы и о чем запрашивать. Тенденциозности суда при этом не избежать (Судебные уставы 20 ноября 1864 года с изложением рассуждений, на коих они основаны. Часть первая. Устав гражданского судопроизводства, дополненный законоположением 1866 года. СПб., 1866. С. 27–30).
Таким образом, на мой взгляд, гл. 34 ГПК РФ содержит в себе правила, которые могут быть своеобразной моделью для дел о банкротстве, в которых с заявлением о признании себя несостоятельным обращается сам должник.
Вывод
Итак, в моем понимании «принцип декларации» состоит в том, чтобы распространить на процедуры банкротства (судебные и внесудебные) основные начала вызывного производства.
Судебное заседание по рассмотрению заявления о признании должника банкротом должно представлять собой публичный вызов для тех, кто намерен возражать против признания должника банкротом и введения против него соответствующих процедур. Назначая такое заседание, суд задает всем заинтересованным лицам вопрос: «Есть ли те, кто против признания должника банкротом?».
Важно отметить, что тенденцией развития законодательства о банкротстве является допуск к рассмотрению соответствующих вопросов не только лиц, обладающих процессуальным статусом в деле о банкротстве, но и всех заинтересованных лиц (свежий пример — абз. 3 п. 10 ст. 16 закона о банкротстве в новой редакции).
Судебное заседание по завершению процедуры реализации имущества гражданина должно сводиться к ответу на вопрос: «Есть ли кто-то, кто возражает против освобождения должника от дальнейшего исполнения его обязательств?».
Безусловно, суд может ставить на обсуждение вопрос о добросовестности или недобросовестности должника по собственной инициативе (п. 1 Постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации»).
Однако такой подход не должен быть общим правилом. Основное бремя заявления возражений против признания должника банкротом, а впоследствии — против освобождения его от дальнейшего исполнения обязательств должно возлагаться на кредиторов и иных заинтересованных лиц. Суд не должен преследовать должника в собственной инициативе. Суд — не следователь; его задача — разрешать споры, а не обвинять.
Позиция, отраженная в настоящей статье, является личным мнением автора и не может рассматриваться как официальная позиция Арбитражного суда города Санкт-Петербурга и Ленинградской области.
Над материалом работали:
