Елена Якушева

Нет ни презумпции добросовестности участников гражданского оборота, ни разумной степени осмотрительности, ни справедливого распределения бремени доказывания, не учитывается судами также и то, что предпринимательская деятельность сама по себе рисковая и наличие убытков в те или иные периоды деятельности коммерческой организации – это нормальная хозяйственная ситуация. Ответчики по требованиям о привлечении их к субсидиарной ответственности с большой долей вероятности будут привлечены либо к субсидиарной ответственности по долгам общества, либо с них будут взысканы убытки. Но в последнее время все чаще начали появляться судебные акты, согласно которым одно и то же контролирующее лицо привлекается к обоим видам ответственности. И не редко случается так, что общая сумма взыскания многократно превышает сумму включенных в реестр требований кредиторов. Так произошло и в комментируемом деле.

Определение размера субсидиарной ответственности всегда относилось к одному из самых сложных и спорных вопросов как для судов, так и для сторон спора. Хотя, казалось бы, точная формула определена законом. В любом подобном судебном споре встает вопрос, а какие обязательства входят в размер субсидиарной ответственности: обязательства, срок исполнения по которым наступил в период деятельности того или иного контролирующего должника лица, либо обязательства, по которым вынесены судебные акты в указанный период, либо когда возникла просрочка, — представители контролирующих должника лиц предлагают много вариантов расчета. В комментируемом же судебном акте суд округа в лице судьи Кручининой Н.А. четко и однозначно определил, что в размер субсидиарной ответственности включаются обязательства, возникшие в период осуществления деятельности привлекаемого к ответственности лица.

Несмотря на то, что первоначальным аспектом процедуры банкротства является соблюдение баланса интересов между должником и кредиторами, позиция Верховного суда РФ по вопросу сохранения за должником и его семьей единственного жилья по большей части как была прокредиторской последние несколько лет, так и остается. И комментируемый судебный акт тому наглядный пример. В целом позиция суда сводится к тому, что «кто ищет злоупотребление правом, тот его обязательно найдет». Правда на этот раз суд не делает никаких «резких» выводов, уже не позволяющих должнику и его бывшей супруге получить акт суда первой инстанции с аналогичной прежней резолютивной частью. Верховный суд указывает на обстоятельства, которые должен исследовать суд первой инстанции без оценки указанных обстоятельств со своей стороны, что дает возможность проигравшей на данном этапе стороне защищать свою позицию и доказать отсутствие злоупотребления правом.

Несомненно, что Верховный суд РФ займет позицию заявителей кассационной жалобы — кредитора и арбитражного управляющего. По итогам рассмотрения жалобы указанных лиц суд вынесет определение о направлении спора на новое рассмотрение в Арбитражный суд города Москвы, в котором предложит суду исследовать вопрос о наличии либо отсутствии оснований для признания мирового соглашения недействительным на основании ст. 61.2 закона о банкротстве, а также о нарушении прав кредиторов указанной сделкой. При этом, с крайне большой долей вероятности в мотивировочной части определения Верховного суда РФ будут содержаться выводы, которые не позволят суду первой инстанции сделать иные выводу, нежели признать соглашение недействительным. Данная позиция Верховного суда РФ никак особо на сложившуюся практику не повлияет, а лишь еще раз подтвердит и так устоявшуюся позицию судов в отношении заключения сделок между аффилированными лицами в преддверии банкротства одного из них. В этой связи крайне удивительна позиция нижестоящих судом по настоящему делу о легитимности заключенного мирового соглашения, особенно учитывая скудность мотивировки оспариваемых судебных актов.

Прежде всего необходимо отметить, что состав суда, принявший комментируемое постановление, никакого отношения к банкротству не имеет, а рассматривает споры, возникающие из гражданских и иных правоотношений. Соответственно, практика применения законодательства о банкротстве, как и его специфика, суду не известна, что подтверждает хотя бы тот факт, что суды путают даже статус арбитражного управляющего — где-то он называется «внешним», а где-то «временным». В обоснование позиции о повышенном стандарте доказывания суд округа ссылается на специальные нормы и правила, подлежащие применению в делах о банкротстве, но не в обычных спорах об исполнении обязательств по гражданско-правовым сделкам. В то же время, повышенный стандарт доказывания наличия требования к должнику подлежит применению именно в рамках включения требования кредитора в реестр требований кредиторов должника (РТК).

Суды апелляционной и кассационной инстанций заняли формальную позицию — два должника, два судебных акта о взыскании задолженности, два судебных акта о включении требований банка в реестр требований кредиторов поручителя. Значит и основания требований разные. В то же время суд первой инстанции не ограничился формальными признаками и верно установил, что в основе одного и второго требования лежит одно и то же обязательство. Более того, при заключении договоров об общих условиях факторингового обслуживания банки практически всегда требуют обеспечение в виде поручительства максимально возможного круга лиц, как юридических, так и физических. При этом речь идет, конечно же, об обеспечении одного обязательства — дебитора клиента, права требования к которому уступаются банку. Зачастую имеет место некое перепоручительство. Полагаю, что позиция Экономколлегии ВС РФ по данному спору на общую практику по включению и исключению требований кредиторов должников в реестр/из реестра особо не повлияет. В лучшем случае будут определены критерии включения требований банка в реестры требований кредиторов многочисленных солидарных поручителей.

До этого момента передаваемые на рассмотрение Верховного суда РФ аналогичные споры только серьезно «закручивали гайки» в подобного рода вопросах, что привело к практически стопроцентной удовлетворяемости соответствующих заявлений арбитражных управляющих. А ведь согласно ст. 61.11 закона о банкротстве непередача документов бухгалтерской отчетности свидетельствует о презумпции доведении должника до банкротства и наличии оснований для привлечения КДЛ к субсидиарной ответственности по долгам общества-должника. Передавая кассационную жалобу на рассмотрение СКЭС, судья И.А. Букина не указывает, что конкретно считает необходимым пересмотреть. Однако доводы заявителя кассационной жалобы, указанные в комментируемом определении, свидетельствуют о том, что Верховный суд РФ должен установить критерии недобросовестного поведения КДЛ при передаче документов и запрашиваемых сведений, указать, в каких случаях непередача КДЛ документов действительно свидетельствует о злоупотреблении правом со стороны последнего, а когда такая непередача вызвана объективными факторами.

При рассмотрении данного дела коллегия справедливо не ограничилась формальным подходом в отношении существа института неосновательного обогащения, а учла, что применительно к институту расторжения договора нормы о неосновательном обогащении приобретают некоторый «договорный» оттенок и являются по сути единственным правовым механизмом уравновешивания эквивалентности встречных предоставлений участниками договора подряда при его досрочном расторжении, поскольку возврат неотработанного аванса не отнесен нормами главы 37 Гражданского кодекса РФ («Подряд») к последствиям прекращения договора подряда. Коллегия также обоснованно обратила внимание нижестоящих судов на то, что требование министерства в рассмотренном деле преследовало законную цель по возврату бюджетных средств, незаконно удержанных подрядчиком, вследствие чего его требования по сути являются требованиями о возмещении ущерба, причиненного вследствие неисполнения или ненадлежащего исполнения членом саморегулируемой организации обязательств по договору подряда, подпадающими под правовое регулирование статьи 60.1 ГрК РФ.