Владимир Маркин

Кредитор либо доказывает наличие оснований для применения презумпции по субсидиарке, либо в общем порядке доказывает наличие состава деликта: действие (бездействие) КДЛ, причинение ущерба кредиторам и причинная связь между этими фактами. В рассмотренном деле заявителем не было приведено оснований для применения презумпций, а также не было указано на конкретные действия привлеченных лиц, которые явились необходимой предпосылкой для возникновения признаков банкротства и невозможности погашения задолженности.

И окружной суд, и апелляционная инстанция правы. Забавно только то, что по вопросу пропуска шестимесячного срока судьям окружного суда зачем-то понадобилось уточнять дату публикации судебного акта. В то время как вопрос решен процессуальным кодексом — частью 4 ст. 113. Если судебный акт принят 5 июня, а жалоба подана 6 декабря, то шестимесячный срок не нарушен, т.к. он начинает течь 6 июня и истекает именно 6 декабря.

Фактологический: эти общества находились в одной группе с должником, контролировались семьей М., а значит, действовали сообща. Правовой: скоординированные действия означают, что даже небольшой по масштабам деятельности должника невозвращенный заем на сумму 20 млн рублей (приобретенная выгода) — это лепта в неплатежеспособность последнего. Однако, мне видится, что субсидиарка в таких случаях должна быть долевой, а не солидарной. Иначе руководство и участники субсидиарных ответчиков, не связанные с семьей М., будут нести необоснованное бремя ответственности. Это, кстати, проблема, вытекающая из общего подхода к определению субъектного состава субсидиарных ответчиков, в который включают юридические лица. Я считаю этот подход неправильным. Юрлицо — это фикция, воля юрлица образуется волей его руководства и участников. В то же время, ответственность предполагает наличие вины, которой у Общества быть не может — вина, как признак субъективного отношения к совершаемому действию, свойственна только физлицу. Следовательно, нужно прокалывать вуаль контроля над юрлицом и привлекать физлиц, контролирующих юрлицо-выгодоприобретателя. К тому же в данном деле семья М. контролирует все юрлица на 100%, чего уже достаточно, чтобы «обездвижить» активы для последующего обращения взыскания.

Утвержденное судом мировое соглашение –- это сделка, поскольку оно изменяет состав обязательств должника. Сделкой по той же причине являлись бы признание должником иска или отказ должника от иска. Возложение на должника несуществующих обязательств путем утверждения мирового соглашения, безусловно, может навредить иным кредиторам, поскольку требование кредитора из мирового соглашения будет «размывать» реестр. Даже если иных кредиторов не существовало бы, то несуществующее обязательство могло бы навредить и лицам, контролирующим должника, поскольку влияло бы на размер их субсидиарной ответственности. Отмечу еще, что на момент утверждения мирового соглашения, в отношении общества не было заявлено о банкротстве, поэтому суд первой инстанции формально соблюдал процессуальный закон. Однако, при разбирательстве в «проверочных» инстанциях дело о банкротстве общества уже было возбуждено, и тот факт, что Верховному суду приходится исправлять столь очевидные ошибки, увы, многое говорит о качестве отправления правосудия.

Далее правовой оксюморон: вскоре деятельность саморегулируемых организаций была «зарегулирована» ГрК РФ. В этот же момент СРО начали отвечать за исполнение их членами обязательств по договорам (ст. 55.1). Статья 60.1 ГрК, примененная в данном деле, — это антиправовая норма, которая не имеет ничего общего с деликтными отношениями, регулируемыми Гражданским кодексом РФ. Для того, чтобы обязать делинквента (СРО) возместить ущерб, его действия должны находиться в причинной связи с последствиями неисполнения договора. В чем выражается деликт СРО? Ответа нет и не будет, потому что есть ст. 60.1 ГрК, которая своей законодательной волей фактически презюмирует ответственность СРО без необходимости доказывать состав деликта.

Начнем с того, что в рассматриваемом случае «обмен» субъективными правами происходит между комитентом (должник) и покупателем (Мамедов). Последний передает должнику деньги через посредника (комиссионера, ООО «СтройПрайм»), а комитент передает саму вещь в собственность покупателя. Очевидно, что выгодоприобретателем является комитент. Но для судей нижестоящих инстанций почему-то непреодолимой дилеммой стал формальный факт того, что права и обязанности продавца выполняет комиссионер. Как решить проблему? Мне видится, что имеет место притворная сделка. Договор комиссии и договор купли-продажи между комиссионером и покупателем прикрывают прямой договор купли-продажи между должником и покупателем (п. 2 ст. 170 ГК РФ). Сигналами к этому служат, как минимум, два факта: (1) договор комиссии не свойственен для подобных разовых сделок и (2) комиссионер не получил вознаграждение (сведений об этом в судебных актах нет). Поэтому комиссия, как и купля-продажа между ООО «СтройПрайм» и Мамедовым, ничтожны.

Однако такое стремление Верховного суда к оптимизации поразительным образом не учитывает одного существенного фактора: субсидиарными ответчиками могут выступать не только участники или руководство общества, но и иные лица (так называемые теневые, фактические бенефициары). Более того, в ЕГРЮЛ по ликвидированному обществу «ДРСУ-Крым» я вижу запись об изменении сведений об участниках от 2018 года. Можно предполагать, что до 2018 года состав участников был другим, а, значит, в потенциальный круг субсидиарных ответчиков, ответственность которых может быть солидарной, входит не только Парфенов (учитываем, что общество могло быть «брошенным» сразу после образования задолженности, то есть в 2016 году). Поэтому благими намерениями ВС создал опасный пример, нарушающий фундаментальное право субсидиарных ответчиков — право на судебную защиту в той мере, в которой субсидиарный ответчик может защищаться, раскрывая фактического бенефициара, или разделяя бремя субсидиарной ответственности с остальными ответчиками.

С учетом того, что в смежном споре уже было доказано причинение убытков директором, можно предполагать, что сделки действительно были заключены на невыгодных для общества условиях, а квалификация таких сделок в качестве сублизинга — лишь попытка директора прикрыть занижение цены сделки. Однако подход Верховного суда к порядку исчисления срока исковой давности в части определения момента, когда истец должен был узнать о нарушении права, представляется несколько рудиментарным. Я с большим трудом представляю, что общество в лице нового директора и участник общества на протяжении более трех лет не замечали продажу 102 автомобилей и, соответственно, отсутствие дохода от сдачи этих автомобилей в аренду, из которого формируется распределяемая прибыль. Принимаю во внимание и тот факт, что с 12.10.2021 года на рассмотрение АС Москвы поступило более 10 различных споров с теми же участниками (включая прекращенное банкротство ООО «Стримавто»). Исходя из этого, можно также предполагать, что последующее одобрение сделок молчанием участника общества имело место в соответствии с джентльменскими договоренностями, которые, вероятно, не были соблюдены, что и привело к многочисленным судебным тяжбам.

Несмотря на отмену актов нижестоящих судов, мне видится, что в данном конкретном споре суд больше подыгрывает уполномоченному органу, потому что мы не читаем в определении ничего про потерю экономического смысла залога для кредитора в случае погашения налогов в порядке п. 6 ст. 138 закона о банкротстве. Одновременно мы видим много предпосылок для вывода о нецелесообразности продолжения деятельности должника (тут зашито предположение об освоении конкурсной массы через текущие платежи). Мне не импонирует намек суда на то, что претензии налогового органа должны быть в рамках судебной дискреции переквалифицированы в требование о взыскании убытков. Фактически в рамках спора, который, согласно позиции Конституционного суда, был разрешен верно, Верховный суд дает возможность уполномоченному органу создать на новом круге преюдицию с негативной оценкой действий управляющего и мажоритарного кредитора, закладывая нужные предпосылки для последующего требования о взыскании убытков.

Однако если верить кассатору, то никакого перераспределения активов внутри группы не было: кассатор был учрежден за месяц до заключения цессии, то есть в условиях, когда должник и поручитель, будучи банкротами, не могли наделить цессионария своими активами в рамках скрытой договоренности о покрытии долга. Да, это могли сделать иные взаимосвязанные с ними лица, но насколько следует из судебных актов, вопрос о том, каким образом и перераспределялись ли вообще активы должника, судами не исследовался. В то же время, участница цессионария, согласно кассационной жалобе, обосновала источник финансирования, за счет которого приобрела права требования. Если внутри этого источника «не зашиты» активы самого должника («Восточного моста») или поручителя (Никифорова), то фактор перераспределения активов отсутствует, а, значит, нет оснований полагать, что цессия носила характер скрытого договора о покрытии.

При этом надо понимать, что Минфин неоднократно давал частные разъяснения (например, в письме от 16.03.2021 года №03-07-11/18337), в которых указывал, что восстановление суммы налога производится в том налоговом периоде, в котором основные средства были переданы или начинают использоваться налогоплательщиком для осуществления операций, указанных в пункте 2 статьи 170 НК РФ. Я считаю, что отнесение восстановленного НДС, принятого к вычету до возбуждения дела о банкротстве, к пятой очереди текущих платежей несправедливо. Это необоснованная преференция в пользу уполномоченного органа, который и так уже имеет неконституционный инструмент в банкротстве в виде так называемого "арестного" залога. Надеюсь, что Верховный суд определит, что моментом возникновения обязательства по уплате восстановленного НДС является период, когда этот НДС был принят к вычету. Не исключаю, что мы можем увидеть обращение Верховного суда в Конституционный суд, как это было в деле № А09-15885/2017 по вопросу очередности налога на прибыль.

Первая — проблема согласительных процедур в банкротстве. На мой взгляд, ключевой и чувствительный для практики аспект, который затронул Верховный суд, касается распространения условий мирового соглашения на права лиц, требования которых не включены в реестр требований кредиторов (в обход неконституционной, по моему мнению, нормы п. 4 ст. 154 закона о банкротстве). Судьи объясняют это осведомленностью правопреемника (нового застройщика) о заявленных, но не рассмотренных требованиях так называемого дольщика. То есть в условиях особой социальной защищенности дольщика судьи Верховного суда возлагают ответственность на более сильный субъект отношений — застройщика, что, естественно, правильно. Однако хочется более смелого вывода о том, что мировое соглашение распространяется не только на включенных в РТК кредиторов, но и на всех иных кредиторов, которые о требованиях не заявили, но которые способны подтвердить их действительность (так называемые зареестровые кредиторы). Обратное умаляет права опоздавших кредиторов.

В августе 2019 года общество «Миропарк групп» принудительно ликвидировали, отчего к его участнику и директору Александру Котову предъявлено закономерное требование.   Я противник того, чтобы к субсидиарке привлекались юридические лица в целом, поскольку гражданско-правовой деликт предполагает и исследование вины лица. У организации вины быть не может, она может быть только у руководства/бенефициаров. Поэтому Агентству, конечно, следовало сразу в рамках банкротства банка привлекать к субсидиарной ответственности Котова как участника и директора общества «Миропарк групп». Так, в том числе, обеспечивается своевременный косвенный контроль за сохранностью активов общества и за активами Александра  Котова. Для защиты в первом приближении я вижу только вариант с уменьшением размера ответственности — надо изучать, взыскали ли что-то с других субсидиарных ответчиков (реализовали ли права требования к ним с торгов) и в какой части.

В итоге обвинение состояло из трех эпизодов: вывод ликвидного обеспечения; выдача кредитов техническим заемщикам, которые не вернули долг; непринятие мер по контролю за ценными бумагами, принадлежавшими банку.