Валерия Терюхова

В результате рассмотрение спора привело к путанице относительно того, в каком ключе рассматривать оспариваемый зачет — как сальдированные или как сделку, причинившую вред кредиторам должника. В первую очередь интересным представляется момент применения судами практики делового обычая, сложившейся между сторонами договора факторинга. Так, когда клиент намеревался обратно выкупить права требования к должнику, суды истолковали его действия как недобросовестные, ведь ранее клиент выкупал лишь просроченную задолженность, а назначение платежа и вовсе использовалось клиентом для исполнения иных обязательств. Представляется, что в данном случае суды сделали преждевременный вывод и придали слишком большое значение сложившейся ранее практике общения сторон, ввиду чего упустили прямое и недвусмысленное выражение воли клиента именно на обратный выкуп прав требования. Уже в этой ситуации на стороне фактора не возникло неосновательного обогащения в размере 730 млн рублей, которые в дальнейшем были им зачтены в счет наличия иной задолженности клиента по договорам факторинга. Именно по этой причине, отправляя спор на новое рассмотрение, ВС указывает на необходимость оценки действий клиента, который действовал в рамках предоставленного ему полномочия на обратный выкуп, с точки зрения закона.

Тем не менее, в рассматриваемом определении Верховный суд РФ возвращает нас к практике определения случаев докапитализации должника, которая ранее формировалась из корпоративной практики и существование которой не исключается Обзором от 29.01.2020 года. Представляется, что самыми примечательными моментами спора выступили абсолютно противоречивые тезисы судов об отсутствии признаков осведомленности миноритарного акционера о состоянии должника. Подробно анализируя положения Обзора от 29.01.2020 года и специальные положения об оспаривании сделок в законе о банкротстве, суды, тем не менее, упустили из поля внимания, что наличие у акционера только 9,8% голосов не является «презумпцией» объективного отсутствия сведений о начале имущественного кризиса. Более того, поверхностный анализ вносимых в этот же период вкладов от нескольких акционеров, включая ответчика по оспариваемой сделке, их периодичность и безвозмездность, напротив, свидетельствуют о попытках докапитализировать должника, почувствовавшего на себе первые предпосылки имущественного кризиса. В данном случае бремя доказывания отсутствия цели предотвратить имущественный кризис следовало возложить на акционера.

В первую очередь — это формальный, временной признак необходимости подачи заявления о признании общества банкротом. В соответствии со ст. 61.12 и ст. 9 закона о банкротстве, по общему правилу, такая обязанность возникает в кратчайший срок, но не позднее, чем через месяц с даты возникновения признаков банкротства должника. Привлечение же к ответственности директоров, которые заняли должность 27.09.2018 года, процедура банкротства возбуждена — 24.07.2018 года (то есть уже после возбуждения) и 19.06.2018 года, то есть за месяц и 5 дней до возбуждения процедуры, объективно нецелесообразно: в объем ответственности таких лиц не могли быть включены какие-либо обязательства должника, учитывая недоказанность осведомленности директора, назначенного в преддверии банкротства, о наличии признаков для обращения в суд. При этом данные обстоятельства не были устранены и судом кассационной инстанции.

К одному из таких вопросов в данном деликатном деле ВС РФ вновь просит нас вернуться, а именно – доказанность цели причинения вреда имущественным интересам кредиторов и должника оспариваемой сделкой. В рассматриваемом деле, из всей совокупности предусмотренных ст. 61.2 закона о банкротстве обстоятельств (подозрительная сделка), суды апелляционной и кассационной инстанции обращались то к первому пункту статьи, то ко второму и обратили внимание лишь на совершение сделки в пределах года до возбуждения дела о банкротстве и указание в перечислениях «под отчет». И вопреки наличию разъяснений ВАС РФ, для судебных инстанций не стало препятствием отсутствие доказанной цели причинения вреда кредиторам, а также отсутствие заинтересованности ответчика, формально связанного с должником лишь трудовыми отношениями.

Действительно, устоявшейся признается практика определения пределов наследственной массы для целей применения реституционных последствий в отношении наследника, это следует и из положений Гражданского кодекса РФ. Интересным, в данном случае, признается следующий факт – Верховный суд делает акцент на свидетельстве о праве на наследство как на документе, позволяющем определить состав наследственной массы. Следует заметить, что свидетельство о праве на наследство, наряду с заявлением наследника о принятии наследства, выступает одним из способов принятия наследства, а значит — получение свидетельства выступает для наследника опциональным механизмом. В таком случае представляется неясным, влияет ли отсутствие у наследника указанного свидетельства на возможность определения реституционных последствий по сделке на момент рассмотрения спора и будет ли влиять это на определение объема наследственной массы.

В данном случае таким банкротным регулированием выступает норма о компенсационной выплате из компенсационного фонда саморегулируемой организации. Если обратиться к положениям ст. 25.1 закона о банкротстве, то можно отметить, что законодатель наделяет СРО обязанностью удовлетворять требование о компенсационной выплате при наличии соответствующих оснований в шестидесятидневный срок с даты получения требования. Соответственно СРО, участвуя в этом правоотношении как субсидиарный должник, обязано задолженность погасить, а в случае неисполнения требований — понести ответственность в виде финансовых санкций. При этом общим правилом для начисления финансовых санкций выступает необходимость их начисления со дня возникновения просрочки. Представляется логичным, что в таком случае компенсационная выплата не представляет из себя убыток, а является для СРО денежным требованием, к которому подлежат применению общие правила начисления финансовых санкций.

Представляется, что одним из основных (если не главных) критериев субординации выступает состояние имущественного кризиса должника, которое явилось причиной для предоставления аффилированным или контролирующим должника лицом компенсационного финансирования. При этом целью предоставления финансирования выступает именно попытка вернуть подконтрольное лицо к нормальной хозяйственной деятельности вместо обращения с заявлением о признании банкротом. Верховный суд РФ отдельно отмечает, что само по себе финансирование контролирующего лица не подлежит субординации, если осуществляется добросовестно, не направлено на уклонение от исполнения обязанности по подаче в суд заявления о банкротстве и не нарушает права и законные интересы иных лиц — других кредиторов должника (п. 2 Обзора). Таким образом, Верховный суд РФ приводит несколько принципов субординации требований контролирующего лица – они должны быть основаны на финансировании в ситуации имущественного кризиса (вместо подачи заявления о банкротстве) осуществляться в ущерб кредиторам должника и носить недобросовестный характер.

Передача Верховным судом РФ жалобы для рассмотрения в СКЭС не обязательно будет означать склонение к доводам заявителя и отмене судебных актов. Если мы обратимся к ст. 57 закона о банкротстве, то предусмотрено несколько оснований для прекращения производства по делу о банкротстве, среди которых как утверждение мирового соглашения, так и погашение требований кредиторов, как в настоящем деле. При этом представляется, что последствия прекращения производства по делу о банкротстве должны быть одинаковы в отношении полномочий конкурсного управляющего независимо от оснований. Однако, согласно ст. 127 закона о банкротстве, конкурсный управляющий действует до даты завершения конкурсного производства или прекращения производства по делу о банкротстве, а согласно п. 4 ст. 159 закона о банкротстве - при утверждении мирового соглашения лицо, исполнявшее обязанности конкурсного управляющего должника, исполняет обязанности руководителя должника до даты назначения (избрания) руководителя должника.

Как следует из Определения о передаче, особый интерес у Верховного суда РФ вызвали доводы конкурсного управляющего о необходимости рассматривать сделки по отчуждению недвижимого имущества банка как цепочку сделок по выводу активов в пользу конечного бенефициара. В процессе рассмотрения дела высшая судебная инстанция, все-таки, оснований для объединения сделок в одну цепочку не усмотрела, в том числе, по мотиву отсутствия заинтересованности первого и второго приобретателей. Между тем представляется, что формализм судов в оценке доказательств не дал взглянуть на картину под более широким углом экономического смысла поведения сторон.

Суды нижестоящих инстанций в своей мотивировочной части, по сути, верно отмечают, что особенностью залога товаров в обороте признается отсутствие индивидуализации таких товаров, возможность изменять состав заложенного имущества в пределах обеспечения и т. д., но тем не менее, приходят к выводу о невозможности точно отнести рассматриваемое имущество к залогу, так и категорично отказать в этом, а причиной для такой позиции послужили действия по реализации такого имущества и даже не самим должником. Фактически, отказ в признании залога опосредовал сохранение существующего статуса-кво сторон (всех последующих сделок по передаче имущества и реализации), но при этом заблокировал право банка на признание залоговых прав на остаток нереализованных автомобилей. Таким образом, баланс прав должника и кредиторов в деле о банкротстве был нарушен.

Как отмечал в свое время ВАС РФ, «виды» реестров застройщика представляют из себя лишь форму учета, а дольщики вольны распоряжаться требованиями к застройщику так, как посчитают нужным. Между тем, как было верно указано Фондом в кассационной жалобе, расторжение договора участия в долевом строительстве не позволяет участнику строительства требовать исполнения обязательства в натуре – требование дольщика в таком случае подлежит учету как денежное. Указанное соответствует природе отношений по созданию будущей недвижимой вещи, в соответствии с которой в случае невозможности продавцу передать вещь в натуре покупатель вправе требовать лишь возврата уплаченной продавцу денежной суммы. Однако судебная практика, игнорируя положения гражданского законодательства, исходит из приоритета защиты прав участников строительства любыми доступными способами вплоть до трансформации требования в течение всей процедуры банкротства застройщика, несмотря на нарушение стабильности реализации мероприятий по передаче объекта потенциальному застройщику.

На мой взгляд, суды недостаточно полно исследовали вопрос о возможности сальдирования обязательств двух указанных компаний. Не была раскрыта даже природа и характер встречных требований, а тот факт, что при рассмотрении споров по требованиям в судебных процессах сальдирование не проводилось, не свидетельствует об отсутствии возможности совершить его и в последующем. Более того, заслуживает отдельного внимания вывод кассационной инстанции о невозможности сальдирования просуженной задолженности. Представляется, что сальдирование как разновидность «автоматического» зачета подчинено тем же правилам, то есть доступно и на стадии исполнительного производства. Также не ясна мотивация суда первой инстанции по переквалификации требований заявителя в разрешение разногласий в отсутствие каких-либо оснований.

В рассмотренной Верховным Судом РФ ситуации конкурсный управляющий, руководствуясь отсутствием первичной документации и решением собрания кредиторов, пришел к выводу об отсутствии оснований для оспаривания перечислений в адрес контрагента должника, совершенных в период подозрительности. При этом предполагается, что само по себе совершение сделок должником в период подозрительности является основанием для более детального изучения характера действий должника и выявления их экономического смысла, в большинстве случаев выраженного в виде необходимости защиты ликвидного имущества в ситуации приближающегося банкротства.