Алена Антонова

С первым аспектом все довольно понятно: закон позволяет обратиться напрямую к продавцу. Данная норма носит императивный характер, то есть в любом случае имеет приоритет перед положениями договора, противоречащими ей. Что касается второго аспекта, то тут уже интереснее. Судебные споры по взысканию убытком, тем более по поставкам, довольно сложные. Как правило, суды либо отказывают во взыскании в связи с недоказанностью, либо значительно снижают суммы, зачастую настолько, что сам процесс становится не выгодным с учетом судебных расходов. Но готов ли Верховный суд РФ поменять практику, большой вопрос. Формулировка в анализируемом определении: «Отдельные вышеприведенные доводы кассационной жалобы могут заслуживать внимания…» не внушает особых надежд, что Верховный суд РФ акцентирует внимание на втором аспекте.

Стороны при обосновании своих доводов относительно применения или неприменения последствий пропуска срока исковой давности по схожим делам часто ссылаются на момент вступления в законную силу решения суда по спорам об оспаривании сделок. Тем не менее суды неоднозначны в своих выводах и практика, вопреки принципу единообразия применения правовых норм, зачастую носит противоречивый характер. Рассматриваемое определение с учетом крайне подробного и очень понятного изложения в нем всех аспектов дела и обоснований Верховного суда РФ, полагаю, может привести к тому, что участники процессов (по крайней мере, если мы говорим о профессиональном сообществе) будут внимательнее следить за соблюдением сроков исковой давности, понимая, что убедить нижестоящие суды в том, что срок можно и нужно отсчитывать с момента, когда недобросовестность поведения сторон оспариваемой сделки была подтверждена вступившим в законную силу решением суда, будет гораздо сложнее. Кроме того, нет смысла «дробить» дело на несколько процессов, а можно заявить требования по взысканию неполученных доходов и аналогичные с ним в одном процессе вместе с оспариванием сделок.

Однако боюсь, что данное определение Верховного суда РФ и дальнейший судебный акт, который будет вынесен во исполнение данного определения, может продолжить «порочную традицию» закрытия судебными инстанциями глаз на любые действия/бездействия банков, особенно если в интересах банка действует АСВ. Дело в том, что в большинстве споров с банками (и не только в рамках банкротств) банк всегда находится в более выгодным положении, поскольку основной доказательственной базой является именно документация банка, причем чаще всего внутренняя, проверить которую ни арбитражные суды, ни суды общей юрисдикции не могут. И экспертиза документации помочь может далеко не всегда. Данное определение не исключение. Верховный суд, следуя порочной «традиции», посчитал, что банк не несет никакой ответственности за осуществленные им переводы денежных средств на основе подложных документов.

Причем в рамках рассмотрения обоих заявлений. К сожалению, не является редкостью ситуация, когда суд первой инстанции допускает «промах», а суды вышестоящих инстанций относятся формально к деталям этого промаха, засиливая его. Такие судебные акты нередко используются в дальнейшем в спорах между теми же сторонами как имеющие преюдициальное значение. То есть ошибка переходит из процесса в процесс. Суды просто не рискуют пересматривать вопрос, который формально был уже исследован другим судом. Получается замкнутый круг. Поэтому зачастую именно Верховному суду РФ приходится брать на себя функцию того, кто расставит все точки над i. Данное определение, полагаю, нужно читать между строк. Верховный суд довольно жестко указал нижестоящим судам не только на допущенные ими фактические ошибки в исследовании доказательств, но и на нарушение процессуальных принципов рассмотрения дел. В первую очередь, на принцип равенства сторон. Более того, Верховный суд заранее пресек возможные попытки «обойти» свое определение и отнестись к нему формально при дальнейшем рассмотрении дела, разъяснив невозможность, в данном случае, пересмотра дела по вновь открывшимся обстоятельствам.

Ни для кого не секрет, что чем дальше в очереди стоит кредитор, тем меньше у него шансов на получение денежных средств даже в маленьком объеме. Суды первых инстанций постарались обеспечить интересы кредиторов третьей очереди, которые имеют преимущественное право на погашение своих требований, с учетом установленного при рассмотрении дела факта явной недостаточности имущества должника даже на погашение их требований, не говоря уже о кредиторах четвертой очереди. Попытка «заставить» суд определить размер компенсации конкретному кредитору четвертой очереди, по сути, ставит такого кредитора на один уровень с кредиторами третьей очереди, и, конечно, уменьшает суммы компенсаций для них. Но дает определенные гарантии для кредитора четвертой очереди на получение компенсации, причем вполне определенной. И, безусловно, занимательным является тот факт, что Верховный суд РФ посчитал такую перспективу возможной. Определение высшей инстанции может стать поводом к пересмотру и других дел.

Банк не просудил долг в судебном порядке и не обратил взыскание на предмет залога (квартиру), а сразу обратился с заявлением о банкротстве. С одной стороны, закон этого не запрещает, а с другой стороны, это идет вразрез со сложившейся практикой, что наводит на мысль о попытке облегчить задачу по доказыванию обстоятельств, связанных с заключением кредитного договора. При этом ни для кого не секрет, что случаев с незаконным оформлением кредитов на граждан огромное множество, и в судах общей юрисдикции просуживать такие долги становится все сложнее. Практики много, и судьи стали относиться к представляемым истцами документам внимательнее. И даже при неявке ответчиков в процесс, банки и иные финансовые организации зачастую получают отказные решения.

С одной стороны, доступ в квартиру должника посторонних лиц при нахождении этого самого должника под домашним арестом в этой самой квартире ввиду его уголовного преследования, действительно вряд ли можно назвать допустимым. Да и финансовый управляющий при таких обстоятельствах рискует попасть в поле зрения правоохранительных органов. С другой стороны, полномочия пристава также ограничены исполнительным документом. Но при этом, закон о банкротстве прямо обязывает финансового управляющего принимать все необходимые меры для пополнения конкурсной массы. Получается коллизия. Но в самом «неудобном» положении оказывается именно финансовый управляющий. Основные риски в данном случае ложатся на него – с одной стороны участники уголовного производства могут ополчиться, с другой стороны пристав, который вряд ли согласится выйти за пределы своих полномочий, с третьей арбитражный суд и кредиторы, которые руководствуются, прежде всего, обязанностями, установленными банкротным законодательством. А ведь есть еще должник, который любые «погрешности» управляющего сможет использовать в своих интересах.

Однако на практике данное постановление стали использовать в своих интересах должники, которые не только не пострадали, но и которые никак не подпадают под признаки неплатежеспособности. В этой связи в правовом поле возникла целая дискуссия о том, кто же все-таки подпадает под действие постановления и в каких случаях (появился целый ряд разъясняющих писем от министерств и ведомств - письмо Минюста России от 07.05.2022 N 04-52513/22, Письмо Банка России от 05.05.2022 N ИН-018-53/62, Письмо ФНС России от 08.04.2022 N КЧ-4-18/4265@). Однако единого мнения в судебной практике не сформировалось, что приводит к попыткам явных злоупотреблений со стороны недобросовестных контрагентов. Верховный суд РФ в своем постановлении от 24.12.2020 N 44 «О некоторых вопросах применения положений статьи 9.1 ФЗ от 26 октября 2002 года N 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве)» уже обращал внимание на то, что при наличии доказательств того, что ответчик, на которого распространяется мораторий, в действительности не пострадал от обстоятельств, послуживших основанием для его введения, и ссылки данного ответчика на указанные обстоятельства являются проявлением заведомо недобросовестного поведения, суд может и не применить возражения должника о наличии моратория.

Ранее Конституционный суд РФ уже обращал внимание на то, что действующим законодательством не обеспечен баланс между интересами должника и кредитора, когда это касается взаимоотношений между организациями, обязанными заключать публичные договоры, и учреждениями, созданными публично-правовыми образованиями (в частности, в упомянутом Верховным судом РФ в анализируемом определении Постановлении Конституционного суда РФ от 12.05.2020 N 23-П). С указанным нельзя не согласиться. Как в данном случае, так и в остальных, когда организации, действующие в правовом поле, заключают сделки с такими учреждениями, первые всегда оказываются менее защищенными, поскольку в настоящее время отсутствуют достаточные правовые инструменты, способные защитить их финансовые интересы от злоупотреблений со стороны учреждений (созданных публично-правовыми образованиями). В то же время во взаимоотношениях с иными юридическими лицами такие инструменты существуют и привлечение к субсидиарной ответственности участников, учредителей и иных лиц, способных влиять на принятие существенно важных решений в организации, активно используется в практике.

В данном определении особый акцент сделан на разнице в правовой природе сделки по зачету требований, как таковой, и одностороннего уведомления друг друга сторонами договора, пусть даже о наличии обстоятельств, позволяющих произвести этот самый зачет. Полагаю, что данное определение, вполне возможно, приведет к формированию новой практики, сильно ограничивающей круг действий, которые могут быть оспорены в качестве сделок в рамках банкротных дел. Важным является и тот факт, что СКЭС в очередной раз особо отметила недопустимость с помощью спора в рамках банкротного дела предрешить судьбу уже имеющегося процесса с теми же сторонами, что полностью соответствует принципам единообразия в применении и толковании норм права, а также недопустимости повторного рассмотрения дела. Кроме того, это лишает стороны возможности пересмотреть «неугодный» судебный акт с помощью банкротных процедур