Владислав Крюков

Как следует из судебных актов, АСВ выявило схему кредитования группы «КЗСК» еще на этапе обследования банка временной администрацией. Уже в 2018 году было подано заявление о признании недействительными договоров поручительства и отступного в деле о банкротстве «КЗСК», где АСВ принимало участие. Значит, по мнению заявителя жалобы, о притворности сделок АСВ узнало не позднее 2018 года. Однако я считаю спорным, что АСВ должно было обратиться с заявлением о применении последствий притворных сделок с момента, как только узнало о схеме кредитования банком-должником группы «КЗСК». До 2022 года, когда были оспорены сделки в деле о банкротстве «КЗСК», цепочка сделок не причиняла вред должнику и его кредиторам, поскольку обязательства заведомо неплатежеспособных технических компаний были прекращены отступным, то есть де-факто исполнены. Я полагаю, в данной ситуации позиция ВС РФ о продолжении течения срока исковой давности при рассмотрении иного требования по иному делу (цитируемая в определении о передаче дела) не применима.

Уже тогда были установлены нарушения судов в части отказа в сальдировании требований, безосновательного снижения базы для расчета неустойки и ее уменьшения на основании статьи 333 ГК РФ. Вывод судов относительно невозможности сальдирования встречных требований, если сальдируемое обязательство уже исполнено, является спорным. С одной стороны, действительно, в текущей ситуации кредитор, чье требование де-юре подлежит сальдированию, лишился такого права лишь потому, что был обязан исполнить судебные акты в период длительного рассмотрения обособленного спора. С другой стороны, встает вопрос, какой правовой эффект даст сальдирование на данной стадии (когда встречное обязательство со стороны кредитора уже исполнено)? Если последствием сальдирования будет являться признание уже полученного должником исполнения неосновательным, то реализация права на сальдирование может привести к нарушению прав иных конкурсных кредиторов, у которых имеется законный интерес в распределении той конкурсной массы, которая формируется с учетом поступивших денежных средств.

Тогда Верховный суд РФ указал, что продажа кредиторами права требования о взыскании убытков с контролирующего лица с торгов по цене ниже номинальной не представляет этим кредиторам права по тем же основаниям привлекать контролирующее лицо к ответственности (поскольку такое отчуждение не приводит к освобождению лица от ответственности, он по-прежнему является должником перед новым кредитором на всю взысканную ранее сумму). Так и в этом деле, одни и те же действия контролирующих лиц были положены и в основу требования о признании сделки недействительной, и в основу требования о взыскании убытков. Отличается оно тем, что реституция по сделке была применена в отношении одного контролирующего лица, а убытки взысканы со второго. В то же время тот факт, что возникшее в результате реституции право требования к контролирующему лицу с было продано торгов по цене, значительно ниже номинальной, по моему мнению, не может повлечь дополнительных неблагоприятных последствий ни для одного из контролирующих лиц.

Важной кажется позиция суда о том, что рыночная стоимость имущества должника определяется конкурентной процедурой торгов, а не путем проведения оценки, которая проводится исключительно в качестве предварительной процедуры. В связи с этим Верховный суд, отклоняя позицию нижестоящих судов, отметил, что объективным показателем рыночной цены на имущество должны выступать именно результаты торгов, а не субъективное суждение оценщика. Именно поэтому недопустимо «оправдание» торгов путем сравнения цены на них со стоимостью имущества, определенной по итогам оценки, в ситуации, когда процедура проводилась с участием и (или) под контролем недобросовестных лиц, действия которых направлены на искусственное отклонение цены от рыночной.

В описанном деле суд пришел к выводу, что до тех пор, пока супруга должника, получившая долю в уставном капитале общества в результате раздела их имущества, не приобрела по такой доле корпоративные права (права участника), такая доля в уставном капитале подлежит продаже с торгов в рамках дела о банкротстве должника. По существу решение данного вопроса согласуется с судебной практикой (постановление Арбитражного суда Московского округа от 27.09.2022 по делу № А41-99813/2018, постановление Президиума ВАС РФ от 24.06.2014 № 4254/14), но кажется неоднозначным вопрос о зависимости раздела имущества в натуре от факта получения корпоративных прав супругом, поскольку доли в уставном капитале в натуре разделены быть не могут (постановление Девятого арбитражного апелляционного суда от 07.09.2023 по делу № А40-283211/2021), а имущественные права на долю возникают независимо от получения корпоративных прав участия.

Первый вопрос уже неоднократно освещался в судебной практике, что прямо отметил Верховный суд. С позицией о подлежащем применению сроке исковой давности также нельзя не согласиться. На мой взгляд, суд верно отметил, что в деле применению подлежали не сроки оспаривания решений собраний (статьи 181.3 – 181.5 ГК РФ), а общие сроки исковой давности именно потому, что юридический факт оспаривается в соответствии с законом о банкротстве (статья 61.1 закона о банкротстве) и на основании общих положений ГК об оспаривании сделок (статья 168 ГК). Нижестоящие суды, по моему мнению, не учли особенности правового регулирования оспаривания сделок в ситуации, когда этими сделками причиняется вред конкурсной массе должника и его кредиторам.

Необходимо было решить два вопроса – (1) можно ли считать исполнительное производство прекращенным / завершенным при наличии двух взаимоисключающих ответов службы судебных приставов, и (2) должна ли возможность принудительного исполнения решения суда независимым кредитором ставиться в зависимость от действий (бездействия) участника должника, который в настоящем деле также претендует на ликвидационную квоту. По-сути, в данном деле требование кредитора по кредитному договору в случае его обоснованности исключит возможность удовлетворения требования бывшего участника с правом на ликвидационную квоту (поскольку первое подлежит преимущественному удовлетворению). На мой взгляд, участник должника не может быть поставлен в приоритетное по сравнению с внешним кредитором положение. Действия (бездействие) участника должника должно было исследоваться судами при рассмотрении обоснованности требований кредиторов.

В связи с этим за последнее время появилось несколько важных позиций, например, относительно немотивированного отказа страхователя или отстранения управляющего в ситуации объективной невозможности заключения договора страхования. В данном случае Верховный суд РФ, продолжая защищать права арбитражных управляющих как непосредственных участников любого дела о банкротстве, в очередной раз напомнил, что сам факт нарушения управляющим обязанности действовать добросовестно и разумно в интересах должника и кредиторов не является доказательствам наличия умысла в его действиях. Спор мог быть разрешен и в пользу страховщика, если бы им были представлены непосредственные доказательства умышленных действий арбитражного управляющего, однако, как следует из определения Верховного суда РФ, сделано этого не было. В то же время в судебном акте о взыскании убытков в деле о банкротстве действительно отсутствовали прямые выводы об установлении формы вины управляющего (поскольку для взыскания убытков установление данного факта не требовалось).

С точки зрения гражданского права, привлечение к субсидиарной ответственности по тем же основаниям, по которым с лица уже взысканы убытки, недопустимо, поскольку приведет к задваиванию его ответственности. Общий же размер ответственности владельца или руководителя бизнеса перед кредиторами не может превышать сумму всех требований кредиторов: текущих и реестровых. Именно в связи с данным правилом возник спор, внимание на который обратил Верховный суд РФ. При общем размере требований в 4,8 млн рублей с Алексея Семенова уже были взысканы убытки в размере 11,5 млн рублей за снятие наличных денежных средств с расчетного счета общества в отсутствие на то оснований. Следовательно, материально-правовой интерес единственного кредитора с требованием в 4,8 млн рублей, заключающийся в привлечении контролирующего лица к ответственности, был полностью покрыт взысканием с Семенова убытков.

Раньше в практике судов абзац второй пункта 17 статьи 110 закона о банкротстве понимался как обязывающий арбитражного управляющего заключить договор с единственным участником торгов, но не наоборот. Комментируемым определением Верховный суд, по-сути, приравнял в гражданско-правовом (договорном) статусе победителя банкротных торгов и их единственного участника. С одной стороны, такое толкование специальной нормы закона о банкротстве кажется сомнительным с точки зрения принципов определенности и свободы договора. С другой стороны, нормы договорного права (к которым, в частности, относятся положения о торгах) должны толковаться исходя из целей законодателя (постановление Пленума ВАС РФ от 14.03.2014 № 16). Вероятно, таким образом Верховный суд обеспечил баланс прав конкурсных кредиторов и участника торгов, который изъявил желание участвовать в торгах и подал заявку, именно исходя из публичных целей института банкротства.

Ранее судья Г.Г. Кирейкова уже передавала в судебную коллегию аналогичное дело, которое вошло в обзор судебной практики Верховного суда РФ за 2022 год № 3. В данном случае судебная практика, учитывая конституционно-правовое толкование статьи 123.22 ГК РФ, исходит из необходимости обеспечения баланса прав: с одной стороны, государственных и муниципальных учреждений, с другой – лиц, предоставляющих социально-значимые услуги (в том числе услуги по теплоснабжению) на основании публичного договора. К АО «РЭУ», которое являлось теплоснабжающей компанией и имело статус естественной монополии в этой сфере, вопреки позиции суда апелляционной инстанции, не может применяться повышенный стандарт осмотрительности, поскольку для общества заключение договора в 2014 году было обязательным. В целом подход нижестоящих судов не только лишил потерпевшую сторону эффективного (и, по-сути, последнего) средства восстановления своих прав, но и вошел в противоречие со сложившейся судебной практикой. В связи с этим, по моему мнению, постановление Конституционного суда РФ от 12.05.2020 должно применяться в данном споре непосредственно, и определение (в случае, если указанные в нем фактические обстоятельства будут подтверждены) будет вынесено в пользу заявителя кассационной жалобы.

Данные положения в закон были внесены после принятия в 2021 году Конституционным судом РФ постановления по делу гражданина Акимова. Заявитель утверждает, что у лица, привлекаемого к субсидиарной ответственности, отсутствует право на восстановление срока на обжалование судебных актов. Контролирующее лицо (Тимофеев) ранее уже получало статус лица, участвующего в деле о банкротстве, поскольку его собственное требование находилось на рассмотрении суда, следовательно, имело право заявить возражения на требования других кредиторов и предоставить доказательства (пункт 30 постановления Пленума ВС РФ № 60). По моему мнению, при неверном подходе судов к толкованию новых положений закона, они могут стать губительными как для контролирующих лиц (которым для получения всех процессуальных прав может потребоваться самим раскрывать свой статус), так и для кредиторов (например, в случае, если о вступлении в дело о банкротстве будет ходатайствовать номинальный бенефициар). В связи с этим судам особенно важно пресекать любые злоупотребления процессуальными правами.

С другой стороны, в обоснование отказа в удовлетворении заявления гражданина суд первой инстанции указал на отсутствие экономического интереса у заявителя погашать «зареестровые» требования. С учетом того, что порой рассматриваемый институт используется недобросовестными лицами для получения контроля над процедурой или влияния на нее, установление злоупотребления правом, по моему мнению, безусловно может являться причиной отказа в удовлетворении соответствующего заявления. Верховный суд РФ указал, что мотивы погашения третье лицо раскрывать не обязано, но отдельно оговорился, что факта злоупотребления правом суды не установили, таким образом подтвердив возможность отказа по этому основанию.