Людмила Хапугина

При этом единственным аргументом, положенным в основу судебных актов, стало ухудшение основных показателей холдинга в период руководства ответчика. Такой подход, очевидно, не является верным, а сам по себе факт руководства компанией в кризисный период — достаточным для привлечения директора к субсидиарной ответственности. Деятельность бизнеса распределена во времени и результаты решений предыдущего руководства могут проявиться в будущем. В связи с этим привлечение КДЛ к субсидиарной ответственности лишь на основании финансовых показателей периода его работы, без учета всех факторов и причин таких результатов, а также в отрыве от оценки влияния его действий на эти показатели, по сути, означает возложение на ответчика ответственности за действия других лиц.

Тем не менее судебная практика сформулировала ряд изъятий из такого подхода, одно из которых и содержится в п. 13 Обзора судебной практики от 29.01.2020 года. Само по себе участие публично-правового образования в формировании уставного капитала (фонда) должника не является основанием для понижения очередности его требования. В основе этой идеи лежит предположение о том, что государство в таких случаях не намеревается участвовать в прибыли должника и, соответственно, не должно признаваться контролирующим лицом для целей субординации. Используемый в таких случаях критерий — участие в деятельности юридического лица для выполнения государственных функций — не вполне однозначный. Очевидно, свое применение он находит в ситуациях, когда речь идет об унитарных юридических лицах и не достигает своих целей при банкротстве компаний, отнесенных ГК РФ к числу корпоративных, коммерческих организаций. В последнем случае получается, что предприятие создается и функционирует в публичных целях, но риски его банкротства перекладываются не на казну, а на отдельных кредиторов, рискнувших вступить в отношения с таким юридическим лицом.

Ст. 61.20 закона о банкротстве не устанавливает новое основание для привлечения к ответственности, а лишь содержит нормы, регулирующие порядок возмещения убытков, причиненных должнику, по корпоративным основаниям (ст. 53.1 ГК РФ, ст. 71 закона об АО, ст. 44 закона об ООО). Несмотря на это законодатель посчитал необходимым объединить нормы об обоих видах ответственности в рамках одной главы Закона о банкротстве и не установил какого-либо специального порядка распоряжения кредиторами требованием о взыскании убытков в конкурсную массу должника. В связи с этим ВС РФ предстоит решить, могут ли применяться по аналогии закона правила о субсидиарной ответственности к возмещению КДЛ убытков в части распоряжения правом требования? Полагаю, что высшая инстанция на этот вопрос даст положительный ответ. Косвенные намеки на то, что именно такого подхода придерживается Верховный суд можно увидеть в ряде отказных определений коллегии по экономическим спорам. В частности, для рассмотрения в судебном заседании не было передано дело, в котором нижестоящие суды в похожем споре аналогию закона применили (Определение ВС РФ от 09.10.2023 по делу № А29–14323/2017). То есть ВС РФ косвенно признал такие решения правильными и не посчитал, что в них нарушены нормы материального права.

Создание пассивной солидарной множественности (солидарности должников) в данном случае обеспечивает большие гарантии получения сумм, необходимых для финансирования процедуры банкротства, а также исключает для конкурсного управляющего актуальность потенциальных внутренних споров между содолжниками (цедентами и цессионариями). В этом смысле с подходом, который избрала высшая инстанция, можно согласиться. Однако правовое обоснование такой позиции не является бесспорным. Дело в том, что при принятии решения ВС РФ опирался на общие правила о переводе долга (ст. 391 ГК РФ) и разъяснения правил о передаче договора (п. 29 ППВС №54). В обоих случаях пассивный солидаритет действительно возникает, но в отношении уже существующей обязанности. В свою очередь обязанность заявителя по возмещению расходов возникает только при недостаточности имущества должника (п. 3 ст. 59 закона о банкротстве). То есть, констатация факта отсутствия средств является условием права (conditio juris) и моментом, когда возникают какие-либо требования к заявителю по делу о банкротстве.

Долг и обеспечивающее правоотношение связаны между собой, при этом второе подчинено судьбе первого. Нет долга — нет обеспечения. Банкротство юридического лица зачастую оканчивается прекращением соответствующей записи в ЕГРЮЛ, что можно сравнить с его ликвидацией. Все существующие обязательства в этом случае прекращаются. Следовательно, должны прекращаться и обеспечения, в том числе и залоги. Высшая инстанция при этом в своей практике развивает данный догматический тезис: если кредитор предъявил требование к залогодателю-третьему лицу до того, как основной должник освобожден от долгов или ликвидирован, то обеспечительное обязательство не прекращается и кредитор вправе реализовать свои права, вытекающие из обеспечения. И напротив, если кредитор не предъявил свои требования до названного момента, то залог прекращаются в связи с прекращением обеспеченного ими обязательства (пп. 1 п. 1 ст. 352, п. 1 ст. 367 ГК РФ). Таким образом, залог «переживает» банкротство должника, если кредитор заявил требование об обращении взыскания до его ликвидации, чего в комментируемом деле не произошло.

Приведенные нормы предполагают понижение очередности встречных требований кредитора, которые были восстановлены в результате оспаривания сделок должника по основаниям, включающим квалификацию поведения контрагента в качестве недобросовестного. Такой подход позволяет защитить других — честных кредиторов и по сути является санкцией за попытку вывода активов. В большинстве случаев это правило работает вполне эффективно, поскольку понятно, кто именно действовал недобросовестно и чьи интересы должны защищаться в первую очередь. Однако в комментируемом деле ситуация является обоюдоострой — и первая, и вторая компания находятся в процедуре банкротства. При этом суды нижестоящих инстанций понизили очередность удовлетворения требований той, из которой и выводились активы.

То есть, можно ли из действующих норм закона сделать вывод о том, что невозможность обращения взыскания на имущество должника должна распространяться, в том числе, на земельный участок и строение, хотя и не являющееся жилым юридически, но фактически пригодное и используемое для проживания. Строго юридически, нижестоящие суды в настоящем деле не совершили ошибки. По общему правилу права, подлежащие регистрации возникают с момента такой регистрации. Иначе говоря, даже если объект фактически построен, но те или иные права на него не зарегистрированы, право этот объект не видит и ориентируется на данные реестра. При этом объект незавершенного строительства действительно не относится ЖК РФ к категории жилых помещений. Сказанное и послужило основным мотивом принятых судебных актов.

Такой подход кажется несколько странным. Обосновывая свой вывод, орган конституционного контроля проводит аналогию с ответственностью, которую несут руководители, лично привлеченные к уголовной или административной ответственности за налоговые преступления. В этом случае (Постановление КС РФ от 08.12.2017 №39-П) гражданско-правовая ответственность таких лиц «поглощается» публичной, уже подразумевающей личную имущественную ответственность. Безусловно, здесь можно провести определенные параллели. Однако, на мой взгляд, КС РФ не вполне корректно уравнял две разные ситуации. В первом случае ответственность перед бюджетом так или иначе наступает, но в рамках другого вида судопроизводства. В делах же о банкротстве, если руководители не будут привлечены к ответственности по ст. ст. 195, 197 УК РФ, возмещение потерь бюджета не произойдет в принципе.

Совершение действий по указанию бенефициара, само по себе, не может быть достаточным основанием для полного освобождения директора (даже номинального) от ответственности. Такой позиции придерживается Пленум Верховного суда. С учетом того, что вследствие действий директора имущественная масса должника уменьшилась (из нее выбыли деньги, но в нее не поступило имущество), определение суда на данный момент представляется обоснованным, хотя итоговый вывод по данному вопросу может быть дан только вышестоящими судами. Основным вопросом спора о корпоративных убытках является вопрос о причинении компании ущерба, о его размере и о причинно-следственной связи между действиями руководителя (бенефициара) и возникшим ущербом. При этом привлекаемому к ответственности лицу необходимо доказать отсутствие какого-либо из указанных элементов, например, обосновать, что вред возник вследствие иных причин, нежели действия ответчика. Необходимо также помнить, что гендиректор компании в силу своего статуса несет основную ответственность за сохранность имущества компании и может быть освобожден от ответственности только в случае совершения им всех необходимых действий, направленных на избежание наступления убытков.

Действительно, в период действия моратория не могут начисляться какие-либо финансовые санкции, возникающие в связи с неисполнением денежных обязательств. Однако каких-либо законных оснований распространять его действия за пределами сроков, установленных Постановлением №497 у судов, не имелось. Определение ВС РФ примечательно и другим выводом, который был сделан высшей инстанцией «между делом». Его суть сводится к признанию несостоятельной ссылки истца на тот факт, что ответчик не пострадал от обстоятельств, послуживших основанием для введения моратория. Здесь с ВС РФ можно согласиться в той части, что само по себе это обстоятельство не является достаточным для применения к ответчику финансовых санкций. Однако, с точки зрения смысла действующего закона, такой аргумент может быть принят во внимание, если будет доказано, что ссылка на правила моратория является злоупотреблением правом со стороны ответчика. О последнем ВС РФ умолчал, от чего может сложиться впечатление, что правила о добросовестном поведении в подобных делах не должны учитываться. Безусловно, это не так. Остается надеяться, что данный абзац не будет восприниматься нижестоящими инстанциями буквально и применяться в иных спорах в том текстуальном выражении, которое использовано высшей инстанцией.

Однако такая правовая позиция касалась лишь банка, зачислившего средства на основании платежного поручения физического лица – не предпринимателя. Весьма сомнительно, что высшая инстанция сохранит такой же подход в отношении профессионального коммерсанта, предъявляющего солидарное требование в том числе к своему собственному банку. Патернализм, который проявляет ВС РФ по отношению к физическим лицам вполне понятен, однако стандарт осмотрительности для индивидуального предпринимателя должен быть более высоким. Можно уверено сказать, что в части требований к ПАО «Сбербанк» судебные акты будут отменены (банк обязан руководствоваться распоряжениями своего клиента, а норм, обязывающих его достоверно проверять данные о контрагенте – клиенте другого банка – попросту не существует, да и вряд ли это осуществимо на практике). В части требований к ПАО «ВТБ» вопрос более дискуссионный, находящийся в сфере политики права. Тем не менее, по нашему мнению, и в этой части ВС РФ следует встать на сторону банка, оговорившись, что такое правило не должно применяться к физическим лицам-не предпринимателям.

Во-первых, ВС РФ прекратил производство в части отнесения заявленных требований к реестру текущих платежей. Действительно, с позиции действующего законодательства кредиторы по текущим платежам не отнесены к категории лиц, участвующих в деле о банкротстве, а, следовательно, их требования подлежат предъявлению в суд в общем порядке за рамками дела о банкротстве. В этой части высшая инстанция исправила очевидную процессуальную ошибку нижестоящих судов. Второй принципиальный момент, который отражен в судебном акте – это вопрос информационного правопреемства арбитражных управляющих. ВС РФ посчитал, что из положений п. 6 ст. 20.3 закона о банкротстве не следует, что знания о наличии текущих платежей одного управляющего могут вменяться другому, назначенному позже, если кредитор напрямую не сообщил ему об этом. В данном случае высшая инстанция взвесила, с одной стороны, стабильность правоотношений, а с другой – необходимость учета объективных возможностей управляющего по получению информации и сделала выбор в пользу второго.

С одной стороны, речь идет о ситуациях предъявления требований уже после прекращения дела о банкротстве. С другой стороны, о требованиях, предъявленных к руководителю и учредителю ликвидированного должника. Обе ситуации по отдельности могут быть решены без значительных затруднений. В первом случае прекращение дела о банкротстве не препятствует предъявлению требований по правилам законодательства о банкротстве с использованием установленных презумпций (п. 12 ст. 61.11 закона о банкротстве). Во втором – требования могут быть заявлены со ссылкой на п. 3.1 ст. 3 закона об ООО (в случае, если дело о банкротстве не возбуждено), но презумпции, установленные для экстраординарных банкротных процедур использованы быть не могут. Поскольку в последнем случае получение информации о деятельности должника для заявителя затруднено, судебная практика перераспределила бремя доказывания в таких делах: если юридическое лицо исключено из ЕГРЮЛ как недействующее, то в случае привлечения его КДЛ к субсидиарной ответственности предполагается, что именно бездействие руководителя привело к невозможности исполнения обязательств перед истцом.

На этом фоне споры компаний, работающих в данном сегменте страхования, и арбитражных управляющих не являются чем-то исключительным. Ранее ВС РФ уже не раз обращался к вопросу о том, в каких случаях суммы произведенной страховщиком выплаты могут быть взысканы с управляющего в порядке регресса. Одной из наиболее широко тиражируемых позиций по данному вопросу стало указание на необходимость наличия вины в форме умысла в действиях управляющего (см., например, Определение ВС РФ от 17.08.2017 № 310-ЭС17-4393 по делу № А14-16920/2015). В комментируемом деле форма вины управляющего была установлена нижестоящими судами на основании ранее принятых судебных актов о признании действий (бездействий) управляющего незаконными. При этом в жалобе заявитель утверждает, что его вина в причинении убытков обусловлена последующим изменением судебной практики о том, являются ли вменяемые действия законными и имеет форму грубой неосторожности.