Ксения Малмыгина

Суд указал на недопустимость формального подхода, основанного на привычном для профессионалов, «деформированном» годами работы в банкротстве взгляде на поведение участников гражданского оборота как недобросовестное при малейшем отклонении от высокого стандарта безупречного поведения при заключении и исполнении сделок. В этом контексте особое значение приобретает роль суда в оценке как фактических обстоятельств, так и процессуального поведения должника, где определенная непоследовательность может быть следствием заблуждения, а не злого умысла. Подчеркнув потребительский характер института банкротства граждан, суд указал, что недобросовестным будет считаться поведение, свидетельствующее о стойком умышленном нежелании должника исполнять обязательства при наличии такой возможности. При этом намеренное уклонение обычно не ограничивается простым бездействием должника; примерами могут служить ситуации, когда должник умышленно скрывает свои действительные доходы или имущество, на которые может быть обращено взыскание; совершает в отношении этого имущества незаконные действия, в том числе мнимые сделки (ст. 170 ГК РФ), с тем, чтобы не производить расчеты с кредитором; изменяет место жительства или имя, не извещая об этом кредитора; противодействует судебному приставу-исполнителю или финансовому управляющему в исполнении обязанностей по формированию имущественной массы, подлежащей описи, реализации и направлению на погашение задолженности; несмотря на требования кредитора о погашении долга, ведет явно роскошный образ жизни.

Такой подход коррелирует с позицией Верховного Суда РФ о банкротстве как исключительной мере защиты добросовестных должников, при одновременном недопущении ущемления интересов кредиторов (определение ВС РФ № 306-ЭС20-20820). Решение формирует стандарт судебного контроля при оценке поведения должника в предбанкротный период, требующий от него готовности демонстрировать финансовую прозрачность, которая в рассматриваемом деле отсутствовала (представитель должника подтвердил, что соответствующие сведения не раскрывались ни в одном из обособленных споров). Это минимизирует риски злоупотреблений, поскольку злостное уклонение от исполнения обязательств перед кредиторами (умышленное сокрытие средств при наличии возможности погасить требования) влечет отказ в списании долгов. Практическая ценность постановления – в гармонизации подходов судов к оценке добросовестности гражданина-должника: завершающий процедуру судебный акт должен отражать итоговый баланс интересов кредиторов и гражданина-должника, при выявлении которого не допускается формальный подход.

Важным аспектом явилось и то, что суд принял во внимание раскрытые должницей объективные препятствия к тому, чтобы с прежней эффективностью обеспечивать погашение кредиторских требований (например, возраст, затрудняющий трудоустройство). Это создает основу для защиты добросовестных заемщиков-граждан от переложения на них рисков ошибок, допущенных профессиональными участниками рынка, дополнительно подчеркивая потребительский характер института банкротства гражданина. Само по себе несообщение отдельных сведений, которое может быть компенсировано собственными усилиями банка по сбору информации, или ошибка в оценке своих финансовых возможностей не являются злоупотреблением правом и не препятствуют освобождению гражданина от обязательств, даже если они привели к невозможности погашения долга.

Ключевой проблемой спора стал вывод судов о том, что наличие автомобиля у инвалида II группы, проживающего в другом городе и нуждающегося в прохождении регулярного лечения, не отвечает критерию исключительности, предусмотренному пунктом 2 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 25.12.2018 № 48 «О некоторых вопросах, связанных с особенностями формирования и распределения конкурсной массы в делах о банкротстве граждан». Отменяя судебные акты АС Московского округа справедливо обратил внимание и на другие критерии приведенного пункта: испрашиваемое к исключению имущество является условием нормального существования должника, и при его сохранении баланс интересов должника и кредиторов будет соблюден. Отдельно отмечается — со ссылкой на п. 39 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 13.10.2015 № 45— что в этом смысле важен баланс между имущественными интересами кредиторов и личными правами должника, включая его право на достойную жизнь и достоинство личности. При этом в Определении ВС РФ № 309-ЭС24-5385 по делу № А07-35027/2022 сформулирован подход, которым стоит руководствоваться при поиске такого баланса: необходимость его обеспечения требует защиты прав должника, в том числе путем сохранения для него необходимого уровня существования, чтобы не оставить его за пределами социальной жизни. Развивая эту мысль, кассация приводит и толкование Конституционного Суда, отражённое в Постановлении КС РФ от 04.06.2024 № 28-П«По делу о проверке конституционности положений статьи 446 ГПК РФ и статьи 213.25 Закона о банкротстве», согласно которому к числу нуждающихся в защите конституционно значимых ценностей относятся достойная жизнь и свободное развитие личности, обеспечение которых составляет обязанность государства (статья7 Конституции РФ), и должно сопровождаться соблюдением прав и законных интересов должников, особенно тех, кто нуждается в дополнительных гарантиях социальной защиты. Соответствующие цели конкретизируются законодателем в Законе о банкротстве, чему — по своему буквальному смыслу — служит и пункт 3 статьи 213.25. Отдельно суд обратился к конкретным фактическим обстоятельствам, подкрепляющим аргументацию должника: группа инвалидности, наличие автомобиля в Федеральном реестре инвалидов, значительная удалённость места проживания должника от места прохождения лечения, длительность дороги, связь поражений здоровья с затруднением использования общественного транспорта и другие, а также длительность эксплуатации и невысокая остаточная стоимость спорного автомобиля. Таким образом, получился значимый для практики судебный акт, который, с одной стороны, исчерпывающе раскрывает правовое регулирование вопроса исключения из конкурсной массы имущества, наделённого иммунитетом, и релевантную практику, а с другой — подробно излагает фактические обстоятельства, к которым данные подходы надлежит применять, создавая своего рода модельный кейс. Наконец, отдельная значимость этого судебного акта состоит в укреплении гуманистического подхода к отдельным вопросам банкротства граждан и в приоритете конституционно закреплённых личных прав. Отдельно необходимо отметить, что структуризация судебного акта по разделам существенно облегчает восприятие документа, повышая вероятность того, что ключевые правовые позиции будут воспроизводиться в будущих судебных актах и позициях сторон.

В этом смысле примечательно, что вслед за Верховным Судом практика выбирает применение именно описанного подхода, а не, например, пересмотра судебных актов на основании ст. 311 АПК РФ или ссылок на злоупотребление должником конструкцией имущественного иммунитета единственного жилья. В этом смысле даже приостановление рассмотрения споров до разрешения какого-либо из них также не достигало бы своей цели. Тем не менее вопрос о поиске баланса между защитой такого конституционно значимого права, как право на жилище, и интересом кредиторов в пополнении конкурсной массы в описанном подходе остается открытым, поскольку в текущем виде конструкция не выглядит справедливой по отношению к должнику.

В описанном споре, особенно учитывая публично озвученную позицию представителя ответчика, утверждающего, что на счетах компании достаточно средств для продолжения работы без ущерба, остается неясным, какие именно причины или доказательства могут подтверждать, что судебный акт не будет исполнен. Между тем распространенным аргументом отказа арбитражных судов в применении обеспечительных мер является отсутствие доказательств, подтверждающих возможность наступления неблагоприятных последствий или вероятность неисполнения судебного акта. Таким образом, обоснованность принятого судебного акта можно, по крайней мере, назвать небесспорной. Кроме того, в текущей редакции АПК РФ возможность обжалования судебного акта о применении обеспечительных мер не предусмотрена. Следовательно, ответчику остается полагаться только на институт снятия мер по собственному ходатайству в соответствии со ст. 97 АПК РФ.

Примечательно, что кассационная инстанция не поддержала позицию апелляционного суда о наличии инвестиционного характера приобретения жилья. Несмотря на то что приобретение четырех квартир небольшой площади обычно свидетельствует об инвестиционном характере сделки, суд занял иную позицию. При этом аргументация выстроена не на анализе соответствия фактов дела критериям определения инвестиционного характера сделок по покупке нескольких жилых помещений, а на общегражданском принципе равенства участников гражданского оборота и позициях Верховного Суда о недопустимости произвольной дифференциации подходов к судебной защите прав кредиторов с аналогичными требованиями. Указав на то, что ранее требования иного лица, приобретшего 14 квартир у застройщика-банкрота, были включены в реестр наравне с «обычными» дольщиками, суд пришел к выводу о недопустимости применения иного подхода к г-ну Саркисову, который приобрел лишь четыре «однушки». В связи с таким подходом закономерно возникает вопрос, за чей счет правопорядок отстаивает принцип равенства в сложившемся в этом деле контексте.

Подобные основания имели место – госпожа Соловьева уже реализовала часть своего имущества (дом, участок и мотоцикл) в период процедуры наблюдения, что с очевидностью свидетельствует о потенциальной возможности дальнейшего отчуждения активов. Установленные судом факты отчуждения имущества не оставляют сомнений в том, что меры в любом случае были бы приняты, а акт суда первой инстанции «устоит» в вышестоящих инстанциях. При вынесении определения суд отметил и значительный размер предполагаемой задолженности – 2,8*10^39 рублей (из них более 21,5 млрд рублей составили обязательные платежи), что делает возможным наложение обеспечительных мер на имущество субсидиарных ответчиков фактически без ограничения по стоимости. Эффективность принятых мер определяется своевременностью их применения. Запрет на отчуждение недвижимости, транспортных средств и арест банковских счетов – действенные инструменты в условиях, когда процесс отчуждения ответчиком имущества уже начался.

Для этого достаточно будет убедительной совокупности косвенных доказательств, после чего бремя перейдет на ответчика. При этом учитывается и поведение сторон в процессе: если суд установит недобросовестность поведения бенефициаров, он вправе исходить из предположения о том, что виновные действия этих лиц привели к невозможности погасить требования кредиторов. В рассмотренном деле кассация отметила диспропорцию доказательственных возможностей и указала на необходимость суда содействовать в проверке доводов сторон путем истребования доказательств, особенно в ситуации процессуальной пассивности ответчиков. Этот судебный акт способен послужить удобным ориентиром при разрешении вопросов о распределении бремени доказывания в спорах о субсидиарной ответственности, в том числе при их рассмотрении вне рамок банкротства.

Ключевое обстоятельство спора – имела ли место реальная выдача займа, платежи по возврату которого оспариваются, – так и осталось не установленным судами нижестоящих инстанций. При этом в определении о передаче прямо указано, что реальность займа подтверждается представленной самим же заявителем по сделке выпиской по счету должника. Ключевая интрига в этом споре – каким будет следующий шаг после отмены судебных актов: передача на новое рассмотрение или разрешение спора по существу с учетом положений ч. 3 ст. 291.14 АПК РФ. В судебных актах судов нижестоящих инстанций доводы ответчика о наличии договора займа, расчеты по которому проводились в безналичной форме, отражены. Более того, суды апелляционной и кассационной инстанций даже дали оценку целесообразности выдачи ответчиком займа должнику, признав ее нецелесообразной ввиду значительного объема денег в кассе компании.

Второй интересный аспект касается попытки заявителя жалобы склонить суд к оценке целесообразности применения специальных правил, исходя из перспектив эффективной реализации имущественного комплекса должника с использованием этих норм или без них. По мнению заявителя, в отношении ЗАО "Марийское" было бы целесообразно продавать имущество разными лотами, поскольку оно не является единым имущественным комплексом. Однако суд, как это часто бывает при применении специальных разделов закона о банкротстве, остался непреклонен и применил положения ст. 177 закона о банкротстве, касающиеся совокупности двух критериев сельскохозяйственной организации, в соответствии с их прямым смыслом.

Отметим, что возврат спорного имущества в собственность должника стал следствием оспаривания договора дарения между должником и ее дочерью. То есть в данном случае кредиторы вложили изрядный объем ресурсов в возможность реализовать этот объект.

Как правило, суды стремятся не допускать расширительного применения ст. 311 АПК РФ о пересмотре и требуют от заявителя следовать повышенному стандарту доказывания существенности обстоятельств, на которые он ссылается, и их решающего влияния на исход дела. Стандартных аргументов для отмены судебных актов будет недостаточно. Также в очередной раз есть вероятность, что Верховный суд дополнительно сориентирует суды на предельно полное и внимательное исследование таких значимых доказательств, как судебные акты по уголовным делам и их материалы. В рассматриваемом деле сведения, полученные из уголовного дела, раскрывают действительную причину наступления банкротства должника и роль тех лиц, на которых заявитель жалобы в ВС указывает как на ответственных за этот неблагоприятный результат.

Судам нижестоящих инстанций оказалось достаточно довода о том, что к моменту окончания проверки господин Бугулов не был уведомлен о ее проведение и не имел возможности обжаловать ее результаты. Однако совершенно справедливым является указания суда округа на необходимость учесть, что сделки, проверенные и определенные налоговой как «фиктивные», совершались в период проверки, полностью приходившейся на период контроля Бугулова. В описанном случае невозможно руководствоваться лишь датой окончания проверки и вынесения решения по ней, судам необходимо разобраться, какого рода операции были проведены, и дать возможность Бугулову уже в споре по субсидиарной ответственности заявить те доводы и представить доказательства, которые могли бы повлиять на выводы относительно спорных сделок.

В период действия моратория финансовые санкции не начисляются на требования, возникшие до введения моратория (п. 7 постановления Пленума Верховного суда РФ от 24.12.2020 N 44 "О некоторых вопросах применения положений статьи 9.1 ФЗ от 26 октября 2002 года N 127-ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)"). Следовательно, предметом споров часто становится вопрос о дате возникновения требования применительно к началу действия моратория. Если неустойка начисляется в связи с неисполнением неденежного обязательства (например, поставить товар, оказать услуги, выполнить работы), которое должно было быть исполнено в дату до введения моратория, то обязательство не считается «текущим» в терминологии абз. 10 п. 1 ст. 63 закона о банкротстве.

Не лишним будет напомнить, что еще в 2023 году Верховный суд в деле ООО «РосАвтоСтрой» пришел к выводу, что одновременное существование двух судебных актов — о реституции и о взыскании убытков с контролирующего лица в размере отчужденного имущества по оспоренной сделке — допустимо. Хотя обязательства возникли из разных оснований, требование к обоим должникам направлено на удовлетворение одного экономического интереса, поэтому исполнение может быть получено только один раз. Неосновательное обогащение исключается за счет применения норм о солидарных обязательствах (статья 323 ГК РФ). Если реституционное требование полностью возмещает вред, причиненный сделкой, вменяемой контролирующему лицу как основание субсидиарной ответственности или убытков, то повторное возмещение этого вреда не требуется (определение Верховного суда РФ от 23.11.2023 № 307-ЭС20-22591 (3, 4).

Среди них: применение статьи 311 АПК РФ при последующем признании сделки, за которую лицо привлечено к гражданско-правовой ответственности, ничтожной. Будет полезна рекомендация по рассмотрению подобных споров при оценке значимости фактора предполагаемой осведомленности ответчика об основаниях недействительности сделки. Также возможны попытки корректировки сложившегося «обвинительного» уклона при привлечении директоров к корпоративной ответственности в виде взыскания убытков, особенно в делах о банкротстве. Отдельный интерес представляет абзац о защите делового решения директора в связи со сменой состава участников/акционеров. Хотя эта логика не вполне применима к текущему спору, это указание создает основу для разъяснения общего характера. Несмотря на то, что правило защиты делового решения декларативно присутствует в разъяснениях Верховного суда, в практике возникают сложности в его применении из-за недостатка понятных ориентиров. Отдельно стоит вопрос степени детализации разъяснений на этот счет, однако позиция высшей судебной инстанции может сыграть значительную роль в аналогичных спорах в будущем.

Верховный суд стабильно придерживается заявленной в пункте 13 Обзора судебной практики № 3 (2021) позиции о том, что при рассмотрении иска к ответчику, который по формальным признакам отвечает условиям применения моратория, суд должен самостоятельно поставить на обсуждение сторон вопрос о его применении. При этом, поскольку введение моратория постановлением правительства от 28.03.2022 № 497 направлено на поддержание всех субъектов экономической деятельности, он применяется независимо от того, обладают ли такие лица признаками неплатежеспособности и может ли быть в их отношении введена процедура банкротства. В практике устоялся подход, согласно которому опровержение презумпции освобождения от ответственности в силу моратория возможно лишь в исключительных случаях при исчерпывающей доказанности соответствующих обстоятельств, которые в этом деле предстоит выяснить судам нижестоящих инстанций. С учетом того, что вопрос о применении к ответчику моратория не обсуждался и не был разрешен, высока вероятность направления дела на новое рассмотрение.

Между тем обстоятельства, частично раскрытые в определении суда первой инстанции, требуют подробнейшего изучения, без которого невозможно правильно разрешить спор. В то же время перспектива сохранения в силе постановления кассации, в котором указано, что «Лысенко С. А. в кредитную организацию до списания денежных средств было направлено письмо с просьбой не производить их списание», и поддержан вывод о том, что этого достаточно для защиты от 68-миллионных убытков, несмотря на удовлетворенную жалобу и отстранение, представляется спорной. Существует риск направления практике сигнала о том, что управляющий может несколько лет без причины уклоняться от распределения денежных средств должника, не проверять почту должника, не участвовать в общегражданских делах с участием должника, не утруждать себя подачей заявлений о применении обеспечительных мер, приостановлении исполнения судебных актов, подлежащих обжалованию, и ограничиться направлением в банк своих возражений против списания.

Между тем, обстоятельства дела «кричат» о том, что судам следовало уделить внимание вопросу применения к сделкам положений п. 2 ст. 170 ГК РФ и проверить цепочку и раздел земельного участка на притворность, поскольку действия первого покупателя по разделу земельных участков с последующей продажей их одному конечному покупателю не представляются отвечающими обычной практике при совершении подобных сделок между гражданами. Однако суд кассационной инстанции не указал на описанные обстоятельства, делая вывод о фактической аффилированности сторон сделки, а ограничился лишь указанием на отсутствие достаточных доказательств реальной оплаты, которые необходимы при расчетах наличными. Переходя к аналогии п. 26 постановления Пленума ВАС РФ № 35 относительно доказывания реальности передачи наличных, суд указал на стандартные факты, подлежащие проверке судами: наличие у плательщика финансовой возможности и доказательств расходования должником, а также на иные инструменты, доступные судам: экспертиза подлинности подписей и давности изготовления документов, выяснение иных обстоятельств заключения сделки.

Суд возвращает практику к идее о том, что в силу объективных причин заявитель в подобных спорах не обладает и не может обладать полной информацией о деятельности должника, предшествовавшей его банкротству. Базовым подходом к распределению бремени в таких спорах, сформированным Верховным судом и Конституционными судом, является идея о том, что заявителю необходимо представить достаточную совокупность косвенных доказательств, порождающих сомнения в добросовестности поведения ответчика как контролирующего лица и позволяющих утверждать, что вероятной причиной невозможности погашения требований кредиторов являлись действия / бездействие такого контролирующего лица. Далее уже на контролирующем лице, как наиболее «близком» к доказательствам и осведомленном о реальных причинах наступления неплатежеспособности, лежит бремя раскрытия всех существенных обстоятельств, которые повлекли невозможность погашения требований кредиторов.

Однако, как видно из постановления апелляции, именно выяснение вопросов о том, получили ли иные кредиторы удовлетворение и в каком объеме, было центральным вопросом этого спора. Более того, частичное удовлетворения своего требования получило и ООО «Голденберг», обратившееся за оспариванием сделки. Фактически, кассация ориентирует оборот на вывод о том, что не существует такого способа частично расплатиться с кредиторами накануне банкротства, который мог бы устоять при оспаривании в банкротстве, если речь не идет об обычной хозяйственной деятельности. Это дело могло бы послужить поводом для обсуждения правил добросовестного погашения требований кредиторов в предбанкротный период, однако в действительности лишь укрепило практику повального оспаривания перечислений, состоявшихся за месяц до или после возбуждения дела о банкротстве.

Это дело послужило ориентиром при включении требования банка из поручительства в реестр кредиторов гражданина, в котором уже есть требование правопреемника того же банка из субсидиарной ответственности. Однако, с учетом текста определения о передаче, Верховный Суд может пойти по небесспорному пути признания того, что при уступке права требования из субсидиарной ответственности, которое многими признается частным случаем ответственности за деликт, переходит и право требования из поручительства в силу акцессорного характера последнего. Альтернативно идея о недопустимости двойного фактического взыскания в деле Сарычева может стать поводом для формулирования общих правил работы принципа единства погашающего действия в сложившейся конструкции: в каком порядке управляющий будет распределять между кредиторами поступающие в конкурсную массу средства, и каким образом они будут реализовывать свои права в процедуре.

Первой бросается в глаза резолютивная часть определения Арбитражного суда города Москвы, которым суд признал требования кредитора к должнику погашенными по причине выбора кредитором способа распоряжения требованием о привлечении к субсидиарной ответственности путем замены должника на кредитора в качестве взыскателя. При этом ни ст. 142 закона о банкротстве, ни иные его положения подобного основания для признания требований кредитора погашенными не содержат. Исправляя эту ошибку, Верховный суд справедливо обратил внимание судов на первоначально неверно определенный предмет спора: кредитор не пытался изменить способ распоряжения правом требования к субсидиару, а всего лишь настаивал на погашении принадлежащего ему права требования к должнику за счет конкурсной массы. В итоге содержательная часть определения свелась к напоминанию участникам спора и нижестоящим судам о существовании п. 6 ст. 61.17 закона о банкротстве, в которой отдельно отмечается, что уступка кредитору права требования о привлечении к субсидиарной ответственности не влияет на отношения кредитора и самого должника: при замене требование кредитора к должнику не прекращается и не изменяется его размер.