Александр Тархов

В первом пункте рекомендаций НКС достаточно диспозитивно разрешил ситуацию, когда торги по продаже доли должника в праве собственности на имущество не завершены на дату принятия постановления КС РФ № 23-П. Определение порядка действий в таких случаях, по сути, отнесено к дискреции управляющего.

В свою очередь, апелляция и кассация не оценили поведение заявителя, по сути умолчавшего о ранее состоявшемся зачете, результатом которого стало уменьшение обязательств должника до суммы, препятствующей введению процедуры. Логичен и второй вывод ВС об отсутствии иных кредиторов на дату признания должника банкротом. При наличии таковых вполне возможно, что вопрос о пересмотре признания должника банкротом был бы формальностью, лишенной всякого смысла. Настоящий же спор, как верно подмечено судебной коллегией, фактически превращается в спор бывших супругов, что не отвечает предназначению банкротства.

ВС, очевидно, затронет тему перехода обязанности погасить требование кредитора-дольщика к фонду в ситуации, когда это требование трансформировано в денежное. Полагаю, что в итоговом судебном акте ВС напомнит о том, что положение дольщиков является равным вне зависимости от того, в какой форме выражены их требования (в денежной или натуральной). Отсюда следует, что выбор той или иной формы требования не может привести к различным последствиям для непрофессиональных инвесторов, столкнувшихся с банкротством застройщика. Таким образом, участник долевого строительства, делая выбор в пользу возврата уплаченных им денежных средств по ДДУ, не изменяет природу данного требования и не утрачивает статус участника долевого строительства.

анятая нижестоящими судами позиция в отношении последнего директора должника была основана на сугубо формальном (и в то же время ошибочном) выводе о причастности руководителя к банкротству за сам факт нахождения «у руля» холдинга. Но данное обстоятельство указывает лишь на наличие у ответчика контролирующего статуса, а не на совершаемые им вредоносные действия, ставшие причиной несостоятельности должника. То есть суды де-факто закрепили автоматическую ответственность последнего руководителя должника за банкротство последнего без исследования иных (объективных) факторов. К примеру, в данной ситуации одним из таких факторов стало прекращение «жизненно важных» для должника договорных отношений в результате возбуждения дела о банкротстве. Ошибочно суды не учли и крайне непродолжительный период руководства ответчика, в течение которого он не только не мог предотвратить грядущее банкротство холдинга, но и элементарно оценить и проанализировать сложившуюся финансовую ситуацию. Это обстоятельство также справедливо учтено Верховным судом как основание для освобождения от ответственности за неподачу заявления должника о собственном банкротстве.

«Отказав управляющему в предоставлении копии договора купли-продажи, ГИБДД и нижестоящие суды фактически ограничили ему доступ к информации об условиях этой сделки. Однако содержимое договора об отчуждении должником имущества имеет существенное значение для надлежащего исполнения управляющим своих обязанностей по справедливому формированию конкурсной массы и дальнейшим расчетам с кредиторами. Также очевидно, что в итоговом определении ВС по этому делу мы увидим цитирование его же недавних позиций (из определений № 308-ЭС23-15786 от 26.12.2023 года и № 305-ЭС23-15942 от 12.01.2024 года) о необходимости предоставления информации и документов управляющему, если они связаны с мероприятиями по формированию конкурсной массы, о невысоком стандарте оценки правомерности запроса управляющего уполномоченными органами и т. д.

Для вывода о наличии или отсутствии оснований для удовлетворения требований кредитора здесь необходимо выявить справедливый баланс между бездействием самого кредитора и неопределенностью судьбы исполнительного производства. При этом, несмотря на удовлетворение ВС жалобы кредитора, спрогнозировать исход дела на новом круге рассмотрения весьма затруднительно. Исходя из изложенных фактических обстоятельств, кредитору, скорее всего, предстоит обосновать добросовестность и осмотрительность своего более чем пятилетнего бездействия. В свою очередь, судам надлежит оценить объективность причин этого бездействия и возможность продления срока принудительного исполнения судебного акта.

Эта тенденция, наметившаяся несколько лет назад, изначально немного размыла границы зачета и сальдо. Однако в дальнейшем сам ВС вроде бы расставил все точки над i. В данном споре решение сальдировать встречные обязательства было весьма очевидным. Однако сложность принятия такого решения нижестоящими судами заключалась в другом, а именно — в сальдировании требований, уже включенных в реестр (то есть требований, обоснованность и размер которых уже проверен судом в деле о банкротстве). Разрешая данный вопрос, ВС указал, что «просуживание» кредитором обязательств к должнику и последующее их включение в реестр без учета встречных требований к кредитору не препятствует сальдированию и соответствующей корректировке реестра. Полагаю, данное определение значительно поспособствует расширению сферы сальдирования, в результате чего данный механизм станет активнее использоваться, и не только как способ защиты от оспаривания предпочтительных сделок.

Скорее всего, это будет связано с неверным толкованием судами нижестоящих инстанций положений закона о банкротстве и руководящих разъяснений постановления Пленума Верховного суда № 53 от 21 декабря 2017 года, посвященного вопросам субсидиарной ответственности при банкротстве. Так, например, в пункте 6 статьи 61.20 закона о банкротстве говорится о возможности взыскать убытки только в части, не покрытой размером субсидиарной ответственности. В свою очередь, Пленум Верховного суда также не отступает от тезиса о том, что независимо от размера и убытки, и субсидиарная ответственность имеют одну и ту же правовую природу деликта. Этим и обусловлен их зачетный характер по отношению друг к другу. Схожую правовую позицию Верховный суд занимал и в 2020 году (определение от 3 июля 2020 года № 305-ЭС19-17007 (2).